Case Cybhelion

В конце августа 2014 г. представители некой группы интеллектуалов (дадим ей кодовое имя Cybhelion) вошли в контакт с некоторыми представителями украинского ИТ-бизнес-сообщества. После чего на базе этой группы была сформирована небольшая команда специалистов, в задачу которых входила оценка перспектив имплементации проекта, с концепцией Cybhelion в основе. Концепция, полагаясь на феномен “периода цифрового превосходства” (или “превосходства цифровых компетенций”), декларировала императивную необходимость управляемой ультрамодернизации Украины и, в частности, обрисовывала имиджевые, коммерческие, статусные и исторические перспективы для участников проекта в случае его успешной реализации.

Группа обращала особое внимание на то, что в ходе обсуждаемых ниже модернизационных мероприятий, для которых сложились условия, большинство текущих хронических проблем украинского государства будут устранены естественным образом, в процессе отмирания его устаревших форм (или отмирания самого типа текущего государства, как устаревшей формы). При этом важно, что основные усилия, энергия и ресурсы будут направляться непосредственно на модернизацию, а не на “сражения с ветряными мельницами” — “борьбу с коррупцией” (симптомами) и “олигархическим картелем” (причиной) на их поле и по их правилам. Это также означает, что до формирования определённых условий (о которых далее) начинать реформационный проект с решения политических задач — бессмысленно и бесполезно. Ключ к будущему находится не на печерских холмах и это не “булава”.

Основные процессы стратегического развёртывания реформации не будут видны в политическом пространстве до наступления “часа X”. Не потому что кто-то “плетёт заговор”, а потому что происходящее в сфере инновационных бизнесов по ряду причин находится вне видимого (для традиционного истеблишмента) спектра. (К “часу X” участники проекта сформируют необходимые финансовые фонды, медийную глубину покрытия и обеспечат направленную энтропию политической архитектуры украинского олигархического картеля. После чего сложатся условия для успешного запуска политического проекта.) Пространство стратегического развёртывания до “часа Х” — это сегмент инновационных бизнесов, в котором скоординированно будут культивироваться требуемые (для проведения реформации) инновационные технологические решения.

Ещё одна принципиальная особенность текущего момента, она же — аспект “цифрового превосходства” — все критичные ресурсы и компетенции, необходимые для успешной ультрамодернизации (прежде всего, это компетенции проектирования инновационных систем высокой сложности с заданными параметрами и их проектная реализация), сконцентрированы исключительно в сегменте дигитальных компаний и практик. Поскольку экосистема грядущего уклада будет инновационной и цифровой, в настоящих обстоятельствах никто из традиционных действующих институтов или акторов не в состоянии, ни помыслить, ни, соотвественно, сделать приемлемую постановку задачи (т.е. сформировать видение будущего в целом и дорожную карту движения к нему). Помыслить (не говоря о реализации) это будущее могут исключительно сами ИТ-акторы по той же причине — его (будущего) отличительной и топологической особенностью будет цифровой каркас нового жизненного уклада.

Аналогов этой особенности нет, ни в прошлом, ни в настоящем. Компетенции проектирования инноваций и, что более важно, обладание критериями их адекватности (которые позволяют отделить перспективные инновации от бесперспективных прожектов и фантазий) также находятся в исключительной компетенцией ИТ-акторов. При этом данное обстоятельство абсолютно не осознанно и не отрефлексировано кем бы то ни было за пределами цифрового сообщества (впрочем, за редким исключением, также и внутри этого сообщества). (UPD-2018: На текущий момент данное обстоятельство уже отрефлексировано частью западного истеблишмента. Этому способствовал кейс Cambridge Analytica в 2016-ом году во время резонансных электоральных событий.)

Феномен “цифрового превосходства” в текущих исторических условиях наделяет деятелей цифрового цеха чётко обозначенной “метафизической миссией” (некоторые тезисы которой будут упомянуты далее), а также способностями и возможностями изменять мир, при чём изменять конструктивно. К сожалению, для Украины характерно отсутсвие какой-либо осознанности и базового понимания “цифрового исторического шанса”, в том числе среди ИТ-акторов. Не говоря о наличии какой либо пассионарности.

Наличие шансов без наличия тех, кто способен их реализовать, означает перспективу потери шансов. Учитывая состояние к которому украинская (национальная) цифровая отрасль пришла к 2013-ому году по итогу конкуренции с Рунетом и глобальными сервисами (в особенности в сегменте инфраструктурных онлайн-сервисов и платформ, социальных сетей и др. глобальных/региональных онлайн-продуктов), исследования Cybhelion не имели бы особого смысла. Количество и статус нативных украинских игроков на украинском же цифровом рынке, степень контроля украинскими ИТ-акторами национального цифрового пространства, отсутсвие глобальных/панрегиональных проектов и т.д. свидетельствовали о провале представителями “первого поколения” акторов украинской цифровой отрасли (по итогам предшествующих 15–20-ти лет) теста на пассионарность, адекватность мотиваций, масштабность и перспективность мышления. Однако, исторические обстоятельства, уникальные особенности государства Украина и нависшая над ним (нами) экзистенциальная угроза, всё ещё оставляют вероятностную возможность проявления пассионарности в среде молодых украинских ИТ-акторов и их гальванизацию “цифровой миссией”.

В обозримой перспективе цифровые технологии (ЦТ) будут продолжать эволюционировать, проникновение цифровой составляющей в современном укладе жизни будет продолжать расти количественно и качественно. (ИТ, “информационые технологии” — более узкий подкласс в категории ЦТ.) Соответсвенно, будет естественным образом возрастать доходность и статус ЦТ/ИТ-бизнесов, расходов на ЦТ в структуре национальных экономик, а также будет возрастать их социально-трансформирующее влияние. Однако, за счёт целенаправленной проектной координации деятельности ЦТ-акторов есть возможность добиться экспоненциального умножения эффективности этого роста. При этом его (роста) побочным эффектом неизбежно будет гармонизация среды, в которой он культивируется. Это означает, что те самые сакраментальные украинские реформы могут быть реализованы “по ходу дела”, как “побочное следствие” проекта “дигитализации” (а не наоборот, как стереотипно принято считать). Однако, в этом случае “дигитализация” будет носить преимущественно инновационный и дисруптивный характер (“автоматизироваться” в такой парадигме изменений должны не устоявшиеся функции, бюрократические механизмы и имеющиеся практики, а сами изменения и механизмы адаптивности системы). Кроме этого, содержательное наполнение термина “дигитализация/цифровизация” кардинально отличается от того, что под ним понималось (или “что ним прикрывалось”) до настоящего времени (об этом несколько подробней в заключительном разделе “Inception”).

Cybhelion обращал внимание избранных респондентов на то, что энергию глобальной трансформационной волны, вызванной технологической (и в основном цифровой) революцией, можно аккумулировать и использовать целенаправленно. Понимание внутренних механизмов происходящего даёт возможность выявить базовые тенденции, определить конкретные направления их развития и прорисовать некоторые технологические черты будущего (в том числе в проекции бизнес процессов). Видение этой картины, постановка целей на её координатной сетке и ориентация курса на эти цели, как минимум, может быть навигатором в ситуации нарастающей внутренней и внешней социальной, политической и экономической кризисной турбулентности. Ключевой задачей в миссии ЦТ-актеров является создание инструментов этой навигации, а также механизмов обеспечения мобильности, управляемости и выживаемости “национального корабля” в надвигающемся “идеальном шторме” (в том числе эти механизмы должны будут компенсировать ошибки и недостаток компетенций “команды”, а вероятно и “капитана”). Cybhelion сделал особенный акцент на том, что цифровая экосфера в архитектуре даже нашего жизненного уклада (не говоря о будущем) является средой формирования иной природы политической власти.

Ультрамодернизация — исключительно выгодный для ЦТ-акторов бизнес-проект. В случае его успешной реализации, госбюджетная статья расходов “моделизации” (см. примечание ниже о сути термина “моделизация”), которая будет обслуживать (созданную) национальную цифровую экосистему, будет сопоставима с сегодняшним оборонным бюджетом (порядка $3–5 млрд./год, т.е. совокупное государственное сопровождение элементов цифрового уклада будет составлять не менее $100/год на гражданина). Даже если в этой статье исключить расходы на R&D, научную, образовательную, лицензионную и пр. непрямые составляющие, то за счёт освоения оставшейся суммы доходность украинских ИТ-компаний по государственным контрактам будет, как минимум, на порядок выше текущих показателей. (UPD 2020: К сравнению, бюджет-2020 в принципе не имеет выделенной цифровой/ИТ статьи, а расходы данного направления размыты в статье “Культура” с общим наполнением — ~$300 млн./год). “Игра” в ультрамодернизационный сёрфинг на бегущей волне технологического бума “стоит свеч”. При этом “свечи” тем “ярче”, чем глубже, осознанней и активней будет эта “игра”.

Очевидно, при указанной “цифровой статье” бюджета, его доходная часть должна существенно превосходить сегодняшние показатели. Соответсвенно возросшим должен быть показатель ВВП. Абсолютно по другому будут выглядеть расходы на оборону и безопасность, на социальную сферу, науку, образование и культуру. Также, очевидно, в структуре экономики государства цифровой сегмент будет занимать системообразующее положение.

Однако, есть одно “но”. Ультрамодернизированным может быть только благополучное, сильное государство с открытой, свободной, инновационной экономикой. (“Благополучное” с поправкой на обстоятельства переходного этапа и внешнюю “штормовую” конъюнктуру.) Украина образца конца 2013-го и даже лета 2014-го таким государством не является. Это означает, что участники проекта, кроме традиционных бизнес-целей, должны осознать необходимость решения “неразрешимых” экономических и политических задач, полагаясь на упомянутые внешние (период цифрового превосходства) и “внутренние” (превосходство обладания ключами от будущего) обстоятельства. Говоря проще, участники проекта берут на себя миссию исполнения национального инновационного “ИТ-проекта” (так он будет выглядеть в своей публичной части), в процессе имплементации которого в качестве “дополнительной” проектной нагрузки реализуется полноценная государственная реформация. Эта реформация, как уже было отмечено ранее (во-первых), создаст инструменты, необходимые для обеспечения управляемости и выживания государства в период внешней турбулентности, кризиса и глобальной трансформаци. Во-вторых, она полностью соответствует национальным интересам и интересам общего блага. При этом участники проекта смогут расчитывать на заслуженные “призы” и “лавры” (за исполнение своей исторической миссии) только в случае успешного преодоления всех этапов реформационного “квеста”.

Далее будут представлены некоторые выдержки из тезисов и логик концепции Cybhelion, обосновывающие связь между непосредственной бизнес-деятельностью ИТ-акторов и развивающимися социальными, общественными и политическими процессами.

Примечание: Cybhelion, вместо привычных терминов “цифровизация” и/или “дигитализация” (не говоря о морально устаревшей “автоматизации”) применяет более ёмкий и адекватный сути происходящего термин “кибермоделизация” или сокращённо “моделизация”. (“Автоматизация” — это замена исторически сформировавшихся имеющихся аналоговых практик сперва аналоговыми системами автоматизированного управления, а позже их кибернетическими эквивалентами.) Далее по тексту применение термина “дигитализация/цифровизация” подразумевает экспансию цифровых технологий в предшествующие годы, в том числе включая рудиментарные эксцессы “автоматизации” в настоящее время и ближайшие годы. “Моделизация” — практика целенаправленной проектной “цифровой трансформации”, в которой доминирует цифровое моделирование инновационных организационно-деятельных форм, цифровых экосистем и виртуальных пространств, эквивалентов которых ранее не существовало.

1. Диспозиция моделизации в развивающемся историческом процессе.

Дигитализация — это феномен технологического развития в форме экспансии цифровой экосистемой пространства традиционного жизненного уклада и его бытийных практик. Дигитализация является катализатором ускоряющегося технологического прогресса в предшествующие два десятилетия и, при трансформации в кибермоделизацию, становится агентом имплементации явления, которое принято называть “сингулярность” (по Вернору Винджу [Vernor Steffen Vinge] — ожидаемый фундаментальный технологический скачок, последующее изменение жизненного уклада, базовых систем социальных, общественных и экономических отношений, структурной архитектуры цивилизации и т.д.)

В контексте темы сингулярности чаще всего принято обсуждать технологическую сторону вопроса (закон Мура, прогресс ИИ, т.п.). Однако, Cybhelion обратил внимание респондентов на другой, выпавший из адекватного публичного внимания (впрочем, в равной степени экспертного и академического внимания), аспект явления — ментально-когнитивный.

В сфере этого аспекта сингулярность не “ожидается” и “не приближается”, а уже происходит и находится в активной фазе развития. В популярной и профанированной интерпретации феномен рассматривается как “проблема” влияния гаджетов на “интеллектуальные способности” подрастающего поколения и, как правило, в дискуссиях подразумевает отрицательную конотацию и характер “побочных последствий”. На самом деле протекает она в виде “когнитивного расширения сознания” (или проще, “ментального сдвига”) — смены традиционного “статичного” типа мировосприятия на “динамичный”, “многомерный” полиэкзистентный тип мировосприятия. (Традиционное, “статичное” мировосприятие сформированно и обусловленного патернами физического мира, который безальтернативно доминировал в статусе утилитарной “объективной реальности”.)

Cybhelion акцентировал фундаментальность, масштаб и важность этого явления, которое будет играть ключевую роль в дальнейшем направлении развития цивилизации. Однако, расширенные выкладки Cybhelion относительно обстоятельств “когнитивной сингулярности” и аспектов современного жизненного уклада, которые будут ими затронуты (в частности, вопросы трансформаций политического, социального и религиозного восприятий носителей иного “ментального спектра” и, как следствие, влияние этих трансформаций на ожидающие нас в ближайшем будущем общественные и политические изменения, и в региональных, и в глобальном измерениях) находятся за рамками настоящего кейса.

СИНГУЛЯРЫ и АРХАИРЫ

Современное молодое поколение пришло в мир, частью которого является цифровое пространство. Они растут и развиваются параллельно в двух пространствах — традиционном физическом и разнообразных цифровых виртуальностях. При этом с каждым годом не только представители подрастающего поколения, но и люди постарше, тратят всё больше и больше времени на работу с цифровыми сервисами — на “жизнь в цифровом мире”. Эта “жизнь” захватывает всё большую часть нашего внимания/времени количественно и затягивает всё более глубоко качественно. Виртуальные пространства множатся, совершенствуются и постепенно трансформируются в полноценные параллельные виртуальные экзистенции (очередной скачек качественного “углубления” цифровых экзистенций привнесли технологии виртуальной и дополненной реальностей).

“Многомерное” сознание способно существовать одновременно в нескольких экзистенциях (виртуальных мирах) с абсолютно иной, кардинально отличной от физической, онтологической картиной. Процесс “ментального сдвига” был “включен” появлением и устойчивым закреплением в жизненном укладе “виртуальностей” — информационных полей (и виртуальных пространств) с высокой динамикой обмена данными в реальном времени. Примером таковых являются социальные сети и виртуальные игровые пространства, на подходе — образовательные, широкий класс милитаристских, научные, качественное и структурное расширение хайтех-развлекательного класса и т.д.

На сегодня, даже люди одного поколения (в особенности старших поколений), интенсивно использующие гаджеты для социальных коммуникаций, для решения бытовых задач и досуга, существенно отличаются ментально от тех, кто по каким либо причинам отрезан от цифрового пространства (не пользуется гаджетами, соцсетями и/или Интернетом). Эта разница является ещё более заметной среди поколений, которые с ранних детских лет растут со смарт-гаджетами. Это — поколения сингуляров, установки мировосприятия которых кардинальным образом отличаются от нашего, вплоть до разницы в когнитивной структурности мозга. И это, фактически, патриархи когнитивно-иной, новой (но не этнической и пока не генетической) “цифровой рассы”.

Общие для сингуляров признаки — это некоторая приторможенность в бытовых ситуациях, упрощённый эмоциональный мир, более низкая социальная динамика традиционных отношений (при повышенной активности онлайн-социальности). Они не всегда “догоняют” “тонкий юмор” и образно-аллегорические оттенки самовыражения додигитальных поколений — архаиров. Человеческий мозг медленно эволюционирует физически, по этому развитие новых качеств происходит за счёт деградации некоторых имевшихся. Что не является трагедией, поскольку на своём эволюционном пути это уже неоднократно происходило. Тонкое обоняние, острый слух и зрение, крепкие клыки и физическая сила были крайне важны для жизни первобытного человека в дикой природе. Но не являются определяющими в жизни современного обитателя мегаполиса. Сегодня участки нашего неокортекса, отвечавшие ранее за эти качества, обслуживают высшие когнитивные способности. То же касается “любви” к чтению физических книг, образных визуализаций и др. практик, которые так дороги архаирам. Бумажная книга в повседневности скорого будущего превратится в такой же экзотический и бесполезный для сингуляра артефакт, как каменный топор и недублённые звериные шкуры для современника.

(Здесь важно отметить, что практически все вариативные и сценарные проработки будущего, вся аналитика, исследования и прогнозы выполняются архаирами, с позиций мировосприятия архаиров, под влиянием культурных патернов и предубеждений архаиров, а также полагаясь на архаичный исторический опыт. Между тем характер, масштабность и кардинальность надвигающихся ментальных изменений, и, как следствие, их объективированных последствий, не имеют аналогов в обозримой человеческой истории. Полагаясь на это “несущественное” обстоятельство, можно оценить адекватность большинства популярных прогнозов и сценариев будущего.)

Сингуляры действительно не очень любят художественное чтение, в связи с чем менее способны к образно-умозрительному фантазированию. Однако, они обладают способностью переносить своё фантазирование вовне в среду специально созданых для этого платформ (примером-праобразом, хотя и довольно примитивным, одной из таких платформ является игра Mineсraft, где каждый индивидуально или совместно с другими игроками может создать собственное пространство и заселить его по своему персональному или коллегиальному усмотрению). Где сингуляры практикуются в создании (цифровой объективации) дигитально-визуализированных коллективных “фантазий”. Такие платформы и дальше будут прогрессировать, усложняться и множится, принимая характер полноценных виртуальных (автономных или дополненно-реальных) экзистенций. В том числе, выполняющих прагматично-практические задачи (например, создавая проект некой технологической сущности, управляя некой сложной системой или процессом, проводя тренировки по управлению роем боевых дронов, переносясь в “сознание” автономных дронов, исполняющих космические миссии, т.д. и т.п.). Развитие платформ будет стимулировать развитие соответствующих когнитивных качеств сингуляров. В том числе, в направлении “дробления сознания” на несколько параллельных экзистенций или на способность “скольжения” между экзистенциями и переключением “глубоких погружений” в них. Те, кто достаточно много времени проводят за играми (в особенности, VR-симуляциями), понимают о чём идёт речь.

Сингуляры воспринимают объективный физический мир и “виртуальные миры”, в “единстве многообразия” одной и той же расширенной “многомерной” реальности. Однако, для анализа нашей темы важно то, что онтология цифрового мира не просто лишила онтологию физического мира исключительности, но и вытесняет связанные с ней автохтонно-видовые социальные патерны. Как следствие, животные доминанты в человеческой природе теряют присущую им императивность “традиционности” социальных установок (разрушается стадная социальная иерархичность, прекращает работать инстинкт авторитарной покорности “альфасамцу” и т.д.). Это плохая новость для консерваторов и любителей традиций — сингуляры не воспринимают утилитарных идеологий, тоталитарных и стадоплеменных общественных теорий, независимо от пиетета к ним архаиров. Они “обитают” в различных мирах с различными “ценостными” установками и потенциально способны менять ракурс рассмотрения конкретной ситуации в проекции на систему координат каждого из таких миров. Для них это свойство (поли-онтологизм, поли-аксиологизм, способность синтезировать “истину” из нескольких ракурсов “правд” и т.д.) обладает такой же императивной необходимостью, как и традиционная потребность заботы о физическом теле у архаиров. Вместе с тем, для них важен универсальный концепт, “объединяющий всё” в единую мировоззренческую систему. Естественно, такие воззрения будут, мягко говоря, корректировать примитивные “черно-белые” традиционные мировоззренческие, идеологические и социальные доктрины. И религиозные тоже.

В определённом смысле, сингуляры — это “раса” с расширенным сознанием, для которых ценности свободы чистого разума (проявления которого ограничены только технологическими возможностями цифровой экосферы, которые между тем стремительно расширяются и совершенствуются) конкурируют с диктатом телесно-физических императивов. Степень этой конкурентности такова, что на определённом этапе остаться “ограниченным” рамками физического мира (т.е. стать архаиром) будет аналогично “лишению воли” для современников, а в некоторых случаях — аналогично физической смерти.

То, что сегодня интерпретируется нами как “зависимость от гаджетов” на самом деле является зародышем новой постсингулярной инфернальности. “Ад” — это когда мысли прикованы к физическим носителям, лишены свободы и подвижности, источник информации диктует и навязывает, а разум ограничен рамками содержимого черепной коробки (замкнут в собственных мыслях). “Ад” — это мир в котором мы жили до цифрового мира, где сущностно-высшая человеческая природа была порабощена “физикой”, а в физическом социальном доминировал “физически развитый” индивид, т.е. с максимальным проявлением животности. Инфернальность, как монополия страха физической смерти, теряет свою утилитарную примитивность и становится более сложным явлением. А это означает абсолютно иной ход мысли о смысле существования, иную философию.

Фундаментальность трансформаций обусловленных когнитивной сингулярностью ударит в т.ч. по архаичным “аксиомам” и “стереотипам” вопросов “добра и зла”. Традиционно, животное человеческое начало определённым образом увязывается с источником инфернальности — метафизическим Злом. (В противовес потенциям творчества, созидания и стремлению к познанию наличие которых отличает человека от животного и расценивается как атрибут нетварной, высшей, а значит божественной, природы в человеке.) Прохождение когнитивной сингулярности связано, кроме прочего, с освобождением и технологическим усилением потенций “чистого разума”. Однако, это не означает, что борьба “добра и зла” завершится. (Хотя бы потому, что многие виртуальные экзистенции симулируют и наследуют “физичность” и “животность” в своих пространствах.) Но она (борьба) существенно изменяется содержательно. Тем не менее, сингулярность будет расцениваться сингулярами как важный этап победы над “злом”, поскольку сингулярность — это подъём по лестнице эволюционного развития, фундаментальный отрыв от ограничений животности и “освобождение” (в форме наделения его богатым технологическим арсеналом выражения возможностей) как разума, в целом, так и его творческого потенциала, в частности. Не говоря о том, что постсингулярный мир в целом — это мир пространственной экспансии (не ограниченной тремя физическими измерениями) и невообразимых научных открытий.

Однако, архаирами феноменология пред-сингулярного когнитивного сдвига видится в абсолютно противоположном, практически апокалипсическом свете.

[ Опускаем дальнейшее детальное рассмотрение онтологии и анализа явления ]

Экспансия сингуляров носит демографический характер. Каждая очередная её волна связана с приходом очередного молодого поколения.

Как известно, языковые навыки (развитие соответствующих областей мозга) у грудных детей закладываются фактически в первые месяцы жизни, формируются в возрасте до одного года и необратимо финализируются до четырёх-пяти. Если ребёнок в этом возрасте по каким либо причинам был оторван от человеческой социализации и коммуникаций (как это, например, случалось с “маугли”) интеллектуальное развитие человека останавливалось на уровне высших приматов (3–4 летнего человеческого ребёнка). Даже при возврате в человеческое общество “маугли” не могли выучить язык и полноценно адаптироваться хотя бы на уровне бытовых навыков. Для “расы” сингуляров будет важен не только традиционный период грудничкового “лингвистического кодирования”, но аналогичное значение для формирования высших качеств сингулярного типа сознания будет иметь раннее взаимодействие с цифровой экосистемой (в текущих реалиях — доступ к смарт-гаджетам и, что важно, доступ к разнообразным разноплановым программам на этих гаджетах). Очевидно, после и в результате осмысления обсуждаемого явления в недалёком будущем процесс раннего ознакомления с цифровой экосистемой (вхождения в цифровой мир) будет поставлен на системно-методологическую основу и станет частью педагогического процесса. А значит появятся соответсвующие платформы и формы виртуальностей. [ Более углублённое рассмотрение педагогических аспектов не является целью настоящего кейса. ]

Термин “экспансия сингуляров” следует понимать в относительной интерпретации (не буквальной) и в статистической конотации:

Во-первых, соотношение архаиров и сингуляров (демографическая экспансия сингуляров) будет происходить постепенно и неравномерно в различных регионах (причина очевидна). Границы демографических волн будут условно соответствовать “границам” взросления молодых поколений, выросших в мире смартфонов, Интернета, VR и онлайн-сервисов. (Первое поколение носителей симптомов сингуляров — родившиеся в конце нулевых.)

Во-вторых, разница между архаирами и “расой” сингуляров не анатомическая и не генетическая. Разница исключительно в ментальных настройках мировосприятия, когнитивной “физиологии”, парадигмально иных базово-культурологических установках, диктуемых законами множественных реальностей. Сингуляры — носители ментальной “операционной системы” нового поколения. А сама новая “операционная система” существенно оптимизирует и функционально перенастраивает “гаджет”.

И, в третьих, в настоящее время мы являемся переходными поколениями уже “не чистых” архаиров, и ещё “не полностью” сингуляров. Даже те кто родятся в ближайшие годы, после взросления ещё не станут полноценными сингулярами, поскольку ключевые технологии всё ещё не достигли своего апофеоза (не произошли фазовые переходы в сфере энергетики, производительной мощности компьютеров, ИИ и биотехнологий). Всё это будет развиваться постепенно, но неумолимо.

Тем не менее, ментальная и культурная разница между поколениями, которые придут в мир к середине текущего века и живущими сегодня, будет значительно более существенная, чем разница между нами и нашими предками, жившими в средине-конце XIX-го века. То, насколько кардинальными могут быть эти изменения можно попытаться представить, окинув взглядом перемены, которые произошли всего за последние 20 лет (на самом деле, за прошедшие 10). При этом, до настоящего времени когнитивная сингулярность является созревающей срытой потенцией, которая ещё не была проявлена.

В фазу сингулярности, связанную с ментальным сдвигом, мы вошли приблизительно 10 лет назад. Эволюционно, этот сдвиг необходим для того, что бы человеческая расса оказалась подготовленной к жизни в новом высокотехнологизированном мире с иными скоростями и расширенными границами (весьма возможно, не только физическими), выработала иные практики, иные подходы, оставив в прошлом ментальный баласт, зависимость от ксенофобских ограничений животной природы и ментальную зависимости от физической биосферы, как “колыбели”.

Однако, (пред)сингулярный сдвиг — это лишь направление общей фабулы в русле которой будут развиваться события ближайших десятилетий (возможно, столетия). (И в том случае, если не вмешается “третья сила”.) Нам же важны несколько ближайших сюжетов, которые могут помочь заглянуть за горизонт.

В этом контексте можно констатировать следующие стратегические максимы:

1. Несмотря на то, что мы находимся на самой ранней стадии предсингулярного развития (когда технологическая сингулярность всё ещё является версией, а не явлением) и предсингулярный “когнитивный сдвиг” лишь едва наметился, тем не менее даже на этом этапе развивающиеся общественные и социальные трансформации уже являются существенными. Это означает, что задолго до собственно самой технологической сингулярности, уже в ближайшее время неизбежно начнутся кардинальные трансформации в общественно-политической и экономической сферах. Цифровой мир несёт иное качество, иную структуру и архитектуру политической власти.
2. Имманентная причина основных грядущих конфликтов первой половины текущего столетия — это фундаментальный конфликт архаиров и сингуляров. Это не два разных “полюса”, а фактически метафизический конфликт между пост-сингулярным будущим и до-сингулярным “прошлым” (в кавычках потому, что упомянутое “прошлое” пока что является для нас настоящим). Это не банальный конфликт “отцов и детей” в новом сюжетном контексте. Это в большей степени аналог антогонизма между неадертальцами и кроманьонцами. В конечном итоге может существовать либо одно, либо другое. Период борьбы — ограниченный временной отрезок (максимум до конца столетия). Провокаторами и вдохновителями конфликта будут архаиры, точнее старые (читай: архаирские) элиты, поскольку сингулярность будет означать потерю всего, на чём держится их статус и власть. Сохранение архаирскими элитами своего статуса возможно только при срыве предсингулярного технологического разгона цивилизации. Однако, такой срыв обрушит цивилизацию в состояние техно-средневековья, приведёт к массовому вымиранию, колоссальным жертвам, гуманитарному краху и фактически поставит крест на эволюционных перспективах человеческой расы.
3. Для архаиров (в рамках их мировоззрения и архаичного когнитивного программирования) сингулярность и связанные с ней конфликты — это тот самый Армагеддон, “решающая битва”, “конец “света””. Не конец человеческой цивилизации как таковой, а конец доминирования её архаичного мировосприятия. В постсингулярный мир архаиры комфортно “перейти” не смогут из-за когнитивной и культурной несовместимости с постсингулярным укладом, постсингулярным мировосприятием и философскими установками сингуляров. Так же, как первобытно-общинный уклад каменного века у некоторых экзотических племён туземцев, которые сохранились на изолированных островах Полинезии, несовместим с городским укладом современного мегаполиса.
4. “Исторический опыт”, “исторические аналогии”, “культурные коды”, социальные и экономические “циклы” и т.п. установки/формализмы сохраняют актуальность только в рафинированной среде архаиров в досингулярном мире. К законам развития и общественным формациям сингуляров они непримеримы. Соответсвенно, все прогнозы, не учитывающие обсуждаемых обстоятельств, онтологически неадекватны.
5. Ключевой тренд и естественное финальное применение цифровых технологий в “культурной” парадигме архаиров — инфраструктура “цифрового концлагеря”, “цифровая деспотия”, “большие файрволы”, “социальные кредиты”, “тотальная слежка” и т.п. (Иллюстрация — пример Чины и РФ.) Обеспечить конструктивную и прогрессивную преемственность курса технологического развития в пред- и после-сингулярный периоды смогут исключительно сингуляры (среди архаиров также есть прогрессивные личности, иначе бы не был реализован проект глобализации, однако, они редкие исключения из общего правила). В этом и состоит цивилизационная миссия предсингуляров — не позволить превратить цифровые технологии в инструменты тоталитаризации и деспотизации политической власти, что приведёт к последующему сваливанию цивилизации в штопор регресса и деградации.
6. В ближайшее время под натиском цифровой сингуляризации нас ожидает кардинальная трансформация религиозных доктрин. Это также усугубит обстоятельства, упомянутые в максиме п. 2). Популярные сегодня верования являются атрибутом архаичного человечества, но не будущего. И в качестве доминант, доживают последние десятилетия, если не годы. [ Детали здесь опускаются ]
7. Учитывая историческую уникальность и важность для человеческой цивилизации этапа прохождения через сингулярность (не говоря о постсингулярном мире), глобальная цифровая экосистема приобретает метафизическую значимость. А её целостность наделяется статусом метафизической ценности. Как следствие, фрагментация (“суверенизация” Интернета, т.п. фрагментации, фильтрации, нарушения “цифровой нейтральности”, прочие препятствования свободному прохождению данных, включая попытки влиять на трафик со стороны операторов физической/телекоммуникационной инфраструктуры и т.п.) в системе ценностей мировоззрения сингуляров будет являться преступным, враждебным и недопустимым деянием, которое должно немедленно, жёстко и безапелляционно пресекаться. [ Детали здесь опускаются ]
8. Сингуляры де-факто являются потенциальными носителями цивилизационной идентичности. При всём разнообразии предпочтений и многогранности взглядов, капсулирующих в том числе рудименты идеологий времён архаиров, а также “по месту рождения” обладающие остаточной предрасположенностью к определённым культурным, националистическим и патриотическим установкам, тем не менее, базовой идентичностью будет цивилизационная. [ Детали опускаются ]
9. Сингуляры являются потенциальными участниками наднациональных “общественных образований”, которые сформируют каркас архитектуры постсингулярной (гео)политической власти. Эта архитектура сменит (или станет конкурирующей) неповоротливую и низкоэффективную иерархично-бюрократическую “дипломатическую” наднациональную систему. Для того, что бы компетентные представители человечества, обладающие общецивилизационной идентичностью, продвигали общечеловеческие ценности, акцентировали постановку общецивилизационных целей и выстраивали сообразный своему мировоззрению уклад жизни, “посредники” и “костыли”, в виде архаирских “ООН” и современной международной бюрократии (как традиционного инструмента провайдинга политической власти архаирских элит), не нужны. Это архаичные рудименты, образованные попыткой масштабирования стадоплеменных архитектур на наднациональный уровнь. “Общественные образования” взяты в кавычки потому, что по существу они будут представлять собой коммюнити сингуляров, деятельность которых будет координироваться соответственными технологическими платформами. [ Детализированное рассмотрение находится за рамками текущего кейса ]

Событийное разнообразие политических/экономических сюжетов, ситуаций и обстоятельств в различных географических регионах, которые будут разворачиваться в ближайшие годы/десятилетия, стремится к бесконечности. Однако все они, прямо или косвенно, будут канализироваться в русле конфликта архаиров против сингуляров и развиваться в направлении становления постсингулярного уклада. (Остановить этот процесс может только мировая война, природная катастрофа глобального масштаба, крупный военный конфликт на европейском театре и/или воплощение абсолютного идиотизма в официальной политике США.)

Впрочем, на первом этапе (в настоящее время) предсингулярная инспирация будет скрываться под привычными нам сюжетными декорациями противостояний “консерватизма” vs. “модернизации”, “традиционализма” vs. “либерализма”, “государств на страже прав граждан” vs. “глобальных ИТ-корпораций” и т.д. Со временем признаки цифрового когнитивного сдвига будут пробиваться на поверхность в явном виде, делая очевидной и всеобще-осознанной суть ключевого конфликта первой половины XXI-го века. До этого момента понимание скрытых механизмов прогресса и, как следствие, видение доминирующей тенденции, является стратегическим преимуществом в руках тех, кто захочет (и будет в состоянии) этим преимуществом воспользоваться. Сколько осталось этого времени никто точно не знает. Это зависит от морфологии ближайших геополитических процессов.

2. Предсингулярный стартап

В наших условиях интересным является вопрос о гипотетических шансах и возможностях для украинского государства (точнее, для здоровой, активной, интеллектуально-продвинутой и пассионарной части украинского общества) которые могут иметь место на текущем историческом этапе с учётом отмеченных выше обстоятельств.

В канве такого вопроса Cybhelion обратил внимание на следующие особенности текущего момента:

• Вопреки распространённому/общему мнению постсингулярный уклад не может полноценно сформироваться на Западе. Этому воспрепятствуют сильные и “прогрессивные” (до настоящего времени без кавычек) политические институты западных государств. До настоящего времени принято рассматривать (по крайней мере публично) технологические и экономические аспекты сингулярности. Однако, предшествующий ей “когнитивный сдвиг” (“когнитивная сингулярность”) будет формировать возрастающее дисруптивное давление на архитектуру традиционной политической власти. Архаичные социальные и политические институты будут жёстко сопротивляться подобному давлению. Их противодействие осложнит и существенно замедлит предсингулярное развитие. В итоге, это может помешать финальному “фазовому переходу”. (Без такого перехода никакие сугубо технологические достижения не могут гарантировать необратимость прогрессивной составляющей изменений. Поскольку в культурно-когнитивной “прошивке” архаиров, где доминируют мотивации животного лидерства, изначально заложен механизм самоуничтожения, “срыв” сингулярности может привести к обрушению цивилизации в мрачное техно-средневековье.). В борьбе двух экзистенциальных противоположностей важным (а возможно и решающим) преимуществом сингуляров может быть успешный пример опережающей целостной реализации социальных и политических элементов нового уклада за пределами пространства Запада. В связи с чем возникает вопрос подходящей “площадки” — государства, где возможно реализовать такой революционный и амбициозный предсингулярный проект. В качестве исторической аналогии подобной “площадки” можно рассматривать феномен “азиатских тигров” (Сингапур, Гонконг, Тайвань, Южная Корея), которые сыграли ключевую геополитическую и, в том числе, наглядно-идеологическую роль в период противостояния т.н. коммунистического и капиталистического блоков. Однако, онтология текущего противостояния имеет качественно иной характер.
• Большинство недостатков сегодняшней Украины, если рассматривать их в контексте требований к “стендовой площадке” предсингулярной модернизации, оказываются её уникальными преимуществами. Поскольку одна часть этих “недостаков” (преимущественно набор внешних факторов) ставит государство перед экзистенциальной проблемой — “или модернизируйся, или умри”. Другая же часть проблем (преимущественно внутренних: экономический и демографический кризисы, коррупционная эрозия несовместимая с развитием, слабость государственных институтов, полное отсутсвие видения той части будущего, которая выходит за рамки экстраполяции прошлого и т.д.) не может быть решена никаким иным образом, кроме применения моделизации. Т.е. на самом деле имеет место императив: “Моделизируйся или умри”.
• В текущей украинской ситуации присутствует фактор исторической метафизики. Он проявляется в стечении целого ряда обстоятельств, которое в народе принято называть “удачно стали звёзды”. С одной стороны, в ракурсе оценок Cybhelion “звёзды” действительно “стали” очень удачно. С другой — данная комбинация “звёз” является наиболее уникальной и потенциальной за всю обозримую историю человеческой цивилизации. Украина оказалась в “фокусе силы” (“центре масс”) осевой геополитической конфигурации и, одновременно, на линии цивилизационного разлома, который пришёл в движение, оказавшись на определённый “исторический миг” (5–10 лет) в качестве “геополитического центроида”. Феномен “центроида” в этих обстоятельствах заключается в том, что несопоставимо малая сила “в фокусе” способна оказывать воздействие на систему, баланс которой образован несоизмеримо большими усилиями. Таким образом, “малое усилие” способно привести к последствиям, реализация которых в иных условиях требовало бы сверх-напряжения основных противоборствующих сверх-сил. Также в иных условиях, очевидно, источник “малой силы” не имел бы ни малейшей возможности “конкурировать” с каждой из сверх-сил по отдельности или быть сколь либо заметной в иных их конфигурациях. “Фокус силы” сформировался над Киевом как потенция, был актуализирован в конце 2013-го года и инициирован драматическими событиями на Майдане Независимости в конце февраля 2014 г. В художественном восприятии событий принято считать, что цепь событий, связанных в итоге с бегством Януковича и последовавшей за этим агрессией РФ против Украины, запустил “сотник Парасюк”. В таком случае, “сотник Парасюк” и Небесная Сотня “включили” тектонические процессы, для которых в иные годы требовалось бы привлечение армий, дипломатические интриги и легионы шпионов. Баланс отношений, сложившихся между Западом и РФ был нарушен. И перешёл точку невозврата 17 июня 2014-го года (фактом уничтожения Россией рейса МН-17 в небе над Донбассом). Как следствие, для Украины открылось окно феноменальных возможностей. Однако, реализовать предоставленные “окном” шансы возможно лишь при выполнении двух условий. Первое — понимание онтологии происходящего. Второе — проведение проактивной и модернизационной внутренней политики и инициативной дипломатической игрой во внешней. Пассивность и отказ от модернизации в создавшихся условиях выродится в повышенное внимание к Украине со стороны доминирующих игроков и к набору чувствительных для этих игроков событийных феноменов прямо или косвенно связанных с Украиной. В то же время, если допустить гипотетический вариант, когда Украина выступит с некой глобальной инициативой, носящей с одной стороны инновационный, с другой — революционный характер, и/или станет источником некого социального и/или технологического и/или политического (и/или даже религиозного) влияния за пределами существующих институтов, открывшееся весной 2014 года “окно” предоставляет уникальную возможность скорректировать направление дальнейшего развития человеческой цивилизации и приобрести статус, о котором Украина ещё несколько лет назад не могла и мечтать. (UPD: Как мы знаем, по состоянию на 2020-ый год, отказавшись от модернизации, Украина упустила предоставленные шансы. Хотя и находилась всё это время “на линии” геополитического фронта. Однако, лишь в качестве пассивного объекта в игре более мощных игроков. Само же окно возможностей к настоящему моменту, хотя и не закрылось полностью, но превратилось в “щель возможностей”.)

Зона активности “геополитического центроида” охватывает также Беларусь и страны Балтии (прежде всего Эстонию). Однако, именно в фокус “центроида”, в силу целого ряда обстоятельств, попадает именно Украина.

Полноценное раскрытие потенциала своего положения “в фокусе” требует от Украины:

• Необходимость проведения глубокой модернизации
• Модернизация должна иметь инновационный характер.
• Степень и характер инновационности (или её прямых производных) должна быть такова, что они заставят обратить на себя внимание и сформируют определённый фактор влияния на ведущих мировых игроков (прежде всего тех, от чьей взаимной оппозиции зависит сохранение актуализированного “фокуса силы”).
• Инновационная модернизация и сформированное ней видение, спроецированное в перспективу, обозначат стратегию развития, концепты и ценности, которые Украина должна активным образом продвигать во внешней политике и продавать инспирированными в инновационные продукты.

Перечисленные пункты, если проигнорировать представленный Cybhelion контекст, могут восприниматься в качестве фантастики (если не фантазии). Однако, стоит обратить внимание, что проектирование (а на начальном этапе предварительная проработка темы, исследование и моделирование) элементов предсингулярного уклада (адаптированного, или на начальном этапе комплиментарного, под ментальность и мировоззрение сингуляров) естественным образом удовлетворяет всем перечисленным требованиям. В особенности актуальными и резонирующими элементами этого уклада будут “иные” социально-общественные и политические механизмы, а также высокоадаптивная архитектура “иной” государственной системы.

Также полезно принять во внимание, что проектирование сингуляро-ориентированной общественно-политической архитектуры (предсингулярной экосистемы) возможно фактически “с нуля”. Единственное, что для этого необходимо (в качестве критического ресурса) — достаточно высокий уровень инженерно-цифровой грамотности в регионе. Практичную же ориентированность и эффективность простимулирует то, что эти исследования и инструментальные разработки лягут в основу модернизационных мероприятий и будут оттачиваться в борьбе с коррумпированной и сопротивляющейся системой “вырожденного государства” архаиров.

В обозначенном ракурсе, модернизационный проект (предмет исследований группы Cybhelion) может быть фигурально представлен, как запуск стартапа “иной Украины” — антипода существующей.

3. Ключи

Методические традиции “стартапинга” требуют артикуляции животрепещущих проблем, которые должны быть решены успешной реализацией “стартапа”. Таких проблем, в представлении Cybhelion достаточно много. Однако, в настоящем кейсе кратко обозначены только три из них.

• Проблема фундаментальной нелегитимности действующих украинских элит и их собственности, проистекающая с отказа этих элит руководствоваться принципом естественной справедливости на этапе формирования ними капиталов и социального/политического статуса. (Ментальная проблема.)
• Проблема несоответствия действующей государственной системы уровню и степени сложности внутренних и внешних процессов (требованиям кризисного развития и предсингулярной турбулентности).
• Проблема устаревшей архитектуры государственного организма (вырожденная бюрократическая парадигма), который несоответствует требованиям настоящих, и тем более грядущих вызовов.

Существует ещё одна проблема, не уступающая по важности перечисленным. Это проблема институции (точнее, её отсутствия), которая должна управлять процессом национальной модернизации и которая отсутсвует не только в архитектуре украинского государства, но и в структуре прочих традиционных, в т.ч. западных государств. Однако, этот вопрос находится за пределами настоящего кейса.

О СПРАВЕДЛИВОСТИ И НЕОТВРАТИМОСТИ НАКАЗАНИЯ КАК МИССИИ МОДЕРНИЗАЦИИ

Ключевой внутренней проблемой, которая привела к текущему кризису украинской государственности и лишает Украину перспективы, является то, что она (государственность) гарантированно, на системной основе, “предоставляет” своим гражданам единственную “целевую государственную услугу” — несправедливость.

Отсутствие справедливости было заложено в архитектуру советского государства в качестве целевой функции (в виде особой конфигурации социнжиниринговых элементов: культурных и ментальных установок, мыслительных шаблонов, организационных практик, бюрократических механизмов, законодательного пространства, общественных, политических и идеологических институций, т.д.). Это было сделано целенаправленно и осознанно в угоду милитаристским и идеологическим соображениям. В итоге, к моменту краха СССР советский уклад жизни формировался двумя “реальностями”. Одна, “официальная”, которая воспроизводилась медийно-идеологически и поддерживалась на уровне субкультуры рядовыми ячейками партийных и комсомольских организаций. Другая — “реальная жизнь”, сформированная рефлексами выживания в советской бытовой действительности.

Поскольку “реальная жизнь” в большей части противоречила установкам официальной виртуальности (часто на уровне идеологически мотивированного судебного преследования; например, то что сегодня называется мелким и частным бизнесом в СССР являлось уголовно-преследуемой деятельностью), ментально-культурологической нормой было существование в советском смысловом пространстве “двойной морали”. Как следствие, параллельно массовым официальным мировоззренческим и культурным установкам (упрощённо: “СССР — воплощённый рай, Запад — загнивающий ад.”) существовали столь же массовые антиофициальные. В итоге, частью нативной массовой советской ментальности стала культура биполярного расстройства системы ценностей и “недонормальность”.

“Недонормальность” заключалась в нескольких ментальных установках, ставших частью самовоспроизводившейся (по принципу “бытие определяет сознание”) массовой эрзац-философии “противодействия системе”.

Первый тезис “недонормальности”: “Официальная культура/ценностные установки — нереальны и лживы” (в поздней трансформации: “для лохов”).
Второй тезис: “Реальность иная, там не работают официальные ценности” (в поздней трансформации: “реальность — закон джунглей, выживает сильнейший/мерзейший/коварнейший/ets.”).
Третий тезис: “Реальность неизбежно конфликтует с официальной системой”. Как следствие, выживание приводит к нарушению утилитарных официальных требований, а значит в официальной системе координат является криминальностью (но, что важно, не обязательно уголовщиной). Соответственно, “криминальность — это неизбежность, а значит нормальность”. Однако, необходимость сосуществования с официальной виртуальностью требует от криминальной “нормальности” (по нашему, “недонормальности”) конспиративности и двойной морали.

Очевидно, в рамках “недонормальности” представление о справедливости также искажается, теряет связь между естественным инстинктивным ощущением справедливости и социально и политически институированными каналами продвижения справедливости (судами, общественным мнением, культурными установками, медийными образами, нарративами и т.п.)

После развала СССР идеологический императив (утилитарное орг-политическое и идеологическое доминирование коммунистической партии) был устранён. Однако, коррекции подверглась не вся государственная эко-система, а лишь часть её формально внешних элементов — законодательство, идеологические институты, привнесены “рыночные отношения”, добавлены “права собственности” и “гласность” (освобождена от государственного и партийного контроля медийная сфера). Но, ни ценностная биполярность, ни “недонормальность” скоректированы не были. Вместо коммунистической виртуальности официальное пространство было заполнено привнесенной “капиталистической реальностью” (для Запада же это была нативная и естественная реальность) и культурными установками “свободного рынка” (вполне естественными и органичными для Запада). Однако, в системе постсоветского глубинно-массового мировосприятия они заняли пустующее пространство “официальной виртуальности”, в отношении которой за десятилетия были выработаны определённые массовые культурологические инстинкты (на самом деле, комплексы неполноценности) — т.е. недоверие и рефлективное конспирированное противодействие. “Недонормальность” органично адаптировала в себя новые условия.

Такое состояние раздвоенного и фрустрирующего массового сознания (с установками конфликта доминирующей идеологической виртуальности и криминальной бытовой реальности) изначально было не готово к тому характеру реформ и тому способу реформирования, которые проводились в период “перестройки”. Очевидно, биполярное ценностное расстройство и “недонормальность” должны были артикулироваться и “реформироваться” в такой же степени, как идеологическое пространство и экономические отношения. Эти “параллельные” пространства необходимо было объединить и скорректировать в одну реальность нового постсоветского уклада.

Это можно было сделать. Например, превратив партийный институт в некий институт “восстановления справедливости” (в общечеловеческом понимании), который в то же время должен был курировать процесс вестернизации постсоветского пространства. Важным обстоятельством в таком решении должно было стать то, что деятели “института справедливости” не могли учавствовать в экономических процессах, получать коммерческую выгоду и выступать бенефициарами “приватизации” (перераспределения государственной собственности).

Именно по такому пути в своих экономических реформах пошёл Китай. Компартия Китая (КПК) выступает в роли модератора и “опекуна” экономических реформ, выступая агентом китайского государства в обеспечении принципа справедливости. При этом участие членов партии (как и чиновников, которые практически всегда являются членами КПК) в коммерческой деятельности или получение доходов не допускается и очень жёстко пресекается (коррупция наказывается вплоть до смертной казни). (В данном случае акцент делается не на достоинствах КПК и её идеологии, а на конкретной стратегически-грамотной и последовательно проводимой политике.)

Ситуации кризисов сами по себе благоприятствуют возвышению маргинальных элементов и деградации институированного принципа справедливости. Однако, “перестройка” в своей финальной фазе сделала маргинализацию основной политикой (вспомним сакрализацию “законов рынка”, а также “мотивирующие” сказки о “священной тайне” и априори-индульгенции происхождения “первого миллиона”). Далее процессы общественной, экономической и политической постсоветской трансформации пошли по наихудшему сценарию. Который является таким не только потому, что перераспределение собственности выполнялось дикими (рафинированно “рыночными”) криминальными методами, но сам этот процесс возглавили вчерашние коммунисты и комсомольцы.

Первый капитал, основу мощи будущих финансово-промышленных групп, был сформирован деньгами партии и комсомола. С позиции коммунистической идеологии это клятвопреступление. Но также это сознательное преступление кураторов и участников группы, проектировавшей ход “рыночных реформ”, которая, или проявила недопустимую халатность, или умышленно (т.е. спланировано) толкнула регион СССР на массовую социально-экономическую катастрофу. Это преступление носит коллективный (институционный характер) и… если угодно, кармический характер. (Образно, мы имеем ситуацию, когда хранители и обслуга государственной казны “придумав причину” её разграбила.) Вряд ли можно за произошедшее привлечь кого-то индивидуально в судебном порядке. Но куда более важным последствием является то, что все происходившие экономические процессы перераспределения советских, “общенародных” (в т.ч. партийных) капиталов и активов (включая итоги, к которым они привели) изначально утратили легитимность. Однако, этим дело не ограничивается.

Нет смысла пересказывать происходящее в 90-ых и развивать линию происходящего вплоть до настоящего времени. Достаточно понимания того, что архитектура большого украинского бизнеса изначально выстроена на попрании принципа справедливости, в основе своей нелегитимна, а в становлении является криминальной (уже в буквальном и во многом уголовном смысле).

Итогом отмеченных “исторических” обстоятельств является сформировавшийся (на самом деле трансформировавшийся на фундаменте “недонормальности”, оформившийся и окрепший в период “рыночных реформ” 90-ых) “стратегический мета-наратив”, прочно занявший доминирующее место в нативном “биосе” массового постсоветского национального сознания. “Работая не заработаешь” — один из ключевых слоганов, в котором он проявляется (т.е. “учёба, совершенствование профессиональных навыков, усердная и упорная работа, как основа и единственное условие обретения жизненного благосостояния” — это “для лохов”). При этом если в советское время имела место относительная уравниловка, то с текущего века мета-нарратив фактически приобрёл статус доминирующего культа — всё пространство текущего украинского уклада перенасыщено фетишами, подтверждающими истинность правила “работая не заработаешь” и “законы — для лохов” — на шоссейных дорогах, в коттеджных городках, во внешне-вычурных новостроях, в манерах, ценностях и жизненной философии “хозяев жизни”, а также в образе “героев” постсоветской медиа-продукции.

Мета-нарратив был навязан молодым поколениям украинцев, вступившим в совершеннолетие в текущем веке и продолжает самовоспроизводиться в следующих. Именно его жизненная философия является плодородным грунтом для зарослей тотальной бытовой коррупционности, которая лишь на высшей ноте воспроизводится в топ-эшелонах власти и манефистируется запредельной наглостью и цинизмом истеблишмента, с одной стороны, и массовой “безысходной” терпимостью, с другой. Однако, у мета-нарратива “недонормальности” в отношении статуса и собственности истеблишмента имеется и обратная сторона: “Всё это ворованное”. А уважения к собственности вора, как и самому вору, не может быть по определению. Даже среди таких же воров (это воочию наблюдалось в последние годы президентства Януковича). Не говоря о полном отсутствии сакральности или хотя бы уважения в массовом сознании.

Украинский истеблишмент произошёл не от “наместников бога на земле”. Социальный институт “наместников бога”, совместно с соответствующей версией архаичных мифов, был уничтожен на территории СССР после 1917 года, а представители этого института подвергнуты геноциду. И не является секретом, что многие из сегодняшних хозяев жизни являются прямыми наследниками тех, кто тот геноцид устраивал. А значит, происходившее после 1917-го года на территории бывшей Российской империи — банальное воровство и разбой “в долгую”, под идеологическим прикрытием и с последующим уничтожением возможных “конкурентов” в перераспределении “национальных богатств” десятками миллионами.

Характерно то, что страта топ чиновников и топ-бизнесменов, которые претендует на право именоваться “украинской элитой”, за прошедшие полтора десятка лет так и не смогли (и даже не пытались) приступить к решению вопроса хотя бы мифологизированой медийной легитимизации своего статуса и капиталов в массовом национальном сознании. Более того, они сами являются носителями данного нарратива, фрустируют комплексом неполноценности и ведут себя так, будто осознают мимолётность и бренность своего статуса и капитала. Вместо укрепления государственных институтов и коррекции “национального сознания”, институционного восстановления справедливости (единственное что могло предоставить им хотя бы шанс на самосохранение в будущем), они продолжили действовать в той же манере, что и в 90-ых (усугубляя несправедливость и расширяя масштаб криминальности), но на новом уровне своих возможностей — “приватизировали” государство, доводя его деградацию до состояния (и структурно, и по уровню цивилизованности) комфортного их уровню эволюционной развитости. В итоге, не только “элиты”, но также все действующие около-политические субъекты (как частные так и юридические лица), чиновничество и бизнес-субъекты, формирующие и обеспечивающие экосистему “элит” и “истеблишмента”, вовлеченные активно в украинский т.н. политический процесс, несут на себе проклятие институированной несправедливости. Образ мышления маргиналов и обитателей дна в западных обществах, является “официальным” мировоззрением украинских элит.

Нужно быть очень не умными, предполагая, что фокус с мифологизированной индульгенцией “первоначального накопления капитала” характерный для нравов XIX-го века, можно повторить в информационный век, когда “все ходы записаны”.

Постсоветская “недонормальность” является программой национального самоуничтожения. Без коррекции этой советской ментальной траблы в “системной прошивке” национального сознания, нелегитимность статуса “элит” неизбежно приведёт к драматическим последствиям. Поделом бы. Но это чревато крушением государства. При отсутствии “интенсивного лечения”, есть только одна естесвенно-развивающаяся “программа нормализации” массовых мировоззренческих патологий (в качестве средства их “обнуления”) — кровавая драма в национальном масштабе. За которыми может последовать полная перезагрузка с приходом новых элит, героев и нарративов. Но вероятнее всего, такими “элитами” станет истеблишмент соседних государств.

“Лечебное же средство” (призванное не допустить кровавой драмы), как это всегда бывает, не только уникально, трепетно и нежно в использовании, но его ещё следует суметь изготовить.

Поскольку речь идёт о модернизации в качестве “средства лечения”, феномен “недонормальности” не может быть проигнорирован. Ибо никакие формальные и механистические “реформы”, “трансформации”, “переходы”, “законодательные новшества”, т.п. без учёта непобходимости и предварительного апгрейда национальной ментальной “BIOS-прошики” будут так же бессмысленны и непрогнозируемы в результатах, как и судьба советской “перестройки”.

Изменение инфернальных перспектив государства, выстроенного на “в натуре”-ценностях, нарративах и понятиях тюремных обитателей (бывших и потенциальных) возможна только при условии смены метанарративов. Не поможет даже тотальная смена элит и истеблишмента, поскольку социальное программирование “недонормальностью” гарантированно приведёт на вершину абсолютно аналогичных “крысаков” и “оборотней”. Соответсвенно, любая модернизация в атмосфере действующего метанарратива (и игнорирующая этот фактор) бесперспективна.

Проведение модернизации, а значит и слом деградационных тенденций “развития” государства может быть проведен исключительно институтом, имеющим реальное (а не PR- и/или маркетингово-разрекламированное) нравственное превосходство. Только представители такого института с таким статусом могут “учить жить” украинцев, чьё мироощущение извращено образами, фетишами и “историями успеха” сегодняшних “хозяев Украины” (и теми кто ради статуса и/или “по соображениям бизнеса” принял эти правила). Очевидно, такие представители должны явить собой образ тех, кто благодаря уму, таланту и упорной работе добились не меньшего успеха, чем гельминты (а также прочие клещи и глисты поменьше), наводнившие политистеблишмент и “большой бизнес”. (Несколько больше об упомянутом институте см. ниже.) Экономическое благосостояние государства возможно только в том случае, когда актуальный национальный метанарратив комплиментарен с солидарными интересами общества и проповедует соответствующую модель поведения (не зря экономическими лидерами цивилизации являются государства, в которых доминирует нарратив протестантских ценностей).

“Недонормальность” — это необратимая паталогия массового национального сознания (то что она имеет искуственный и культивированный характер, ничего по сути не меняет, кроме осознания верности максимы “клин клином выбивают”). “Перевоспитать” уже сформированные сознания невозможно. Но наказать за последствия его манифестаций — необходимо. Любой вор подсознательно осознаёт вину и/или собственную ущербность и/или боится наказания. По этому, целью модернизации является не только открытие врат в будущее, но и обеспечение правил жизни в этом будущем. А значит обеспечение превосходства этих правил над сегодняшними “понятиями”.

В сегодняшней ситуации корректировка “недонормальности” возможна исключительно при выполнении двух условий:

1. “Восстановлении справедливости”, что невозможно без введения в действие принципа неотвратимости наказания в отношении всего происходящего за прошедшие 25–30 лет. Без воочию восторжествовавшего принципа “необратимости наказания”, который должен быть ярко и больно впечатан в национальную память (дабы и потомкам неповадно было), никакое конструктивное развитие государства невозможно.
2. Прерывании цикла наследования “культурных традиций” между поколениями. С определённого момента подрастающие поколения должны быть максимально оторваны от влияния, “традиций”, “ценностей”, “образов для подражания” и установок “жизненного опыта” родителей (“геронто-карантин”) и полностью погружены в иную ценностную, культурную, образовательную и информационную среду, отвлечены, увлечены и сосредоточены на реализации иных (отличных от сегодняшних) перспектив и целей. Длительность активного периода “геронто-карантина” должна составлять не менее 20-ти лет (как минимум, одно поколение).

В сегодняшних условиях выполнить все обозначенные условия может исключительно модернизация использующая обстоятельства “цифрового превосходства”. Также потому, что технически обеспечить выполнение всех императивов возможно исключительно инструментарием цифровых технологий. А это до минимума сужает круг кандидатов на роль упомянутого выше “института”.

“Проклятие” архитектуры и представительства сегодняшнего украинского государства накладывает на субъекта, имплементирующего проект национальной модернизации, довольно жёсткие условия.

Модернизация — ресурсно, организационно и интеллектуально затратный процесс. К тому же, на определенном этапе требующий имплементации политического проекта. Субъект, инициирующий и управляющий проектом модернизации (если представление подобного субъекта вызывают затруднения, мы можем его условно определить как “синдикос”, сформированный украинскими акторами цифрового бизнеса, где “синдикос” /σύνδικος/ в отличие от коммерческого “синдиката” наследует изначальную древне-греческую этимологию — “заступник, защитник”) ни при каких условиях не может использовать ресурсы (финансовые, административные, медийные, кадровые, пр.), как действующих олигархических финансово-промышленных групп, так и ресурсы среднего бизнеса, который в той или иной степени связан, или с обслуживанием интересов этих групп, или с коррупционными схемами. В том числе в связи с необходимостью репутационно дистанцироваться от действующего истеблишмента и недопустить инфицирования себя их инфернальной “кармой”.

Соответственно, идеальным вариантом является проведение проекта модернизации исключительно ресурсами “цифрового синдикоса” в стиле “стартапа”. Это буквально означает следующее:

1. На протяжении подготовительного периода (в зависимости от обстоятельств — 5–10 лет) проект будет находиться в публично непроявленном для внешнего мира состоянии, а его элементы будут выглядеть как отдельные бизнес- события и процессы (которые могут такими и остаться, если к намеченному сроку не будет достигнута требуемая степень подготовки проекта). Очевидно, никакой из украинских бизнесов неспособен достичь требуемой капитализации, опираясь на внутренний украинский рынок. Это возможно исключительно для глобальных бизнесов.
2. За время подготовительного периода должен быть консолидирован необходимый фонд ресурсов.
3. За время подготовительного периода должны быть разработаны требуемые для успешного старта активной фазы модернизации инновационные технологии, инструменты и продукты. Включая медийные платформы. И проведена соответсвующая подготовка в их развёртывании.

НЕСООТВЕТСТВИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О “РЕФОРМИРОВАНИИ” ТРЕБОВАНИЯМ СЛОЖНОСТИ СТОЯЩИХ ПЕРЕД УКРАИНОЙ ВЫЗОВОВ.

При обсуждении перемен/реформ/изменений в Украине наиболее распространённая и грубая ошибка — это искажённое представление о степени кардинальности требуемых изменений.

В некоторых случаях реформы могут ограничиться законодательными правками (принятием реформаторского пакета законов, коррекцией налоговых ставок, перераспределением полномочий между ветками власти, созданием/упразднением ведомств и т.п.). В других случаях никакие законодательные правки не в состоянии привести к ожидаемому результату вследствие наличия системно-топологических проблем, которые к тому же игнорируются на стадии планирования реформ или в принципе не артикулированы. Один из примеров такой проблемы был упомянут выше (“недонормальность”) — массовая ментальная установка, которая не позволяет механически переносить опыт западных стран (законодательные шаблоны, управленческую архитектуру, опыт успешных реформ в других регионах, пр.). Другой пример — глубокая коррупционная эрозия институтов и механизмов государства, когда законы игнорируются и обструктируются, работают избирательно, а ветки власти превращаются фактически в закрытые “тресты”, прокурорские и судейские синдикаты. Ещё один пример — когда государство имеет формальные атрибуты современной демократической республики, но опять же фактически является неофеодальной конфедерацией региональных и/или финансово промышленных (олигархических) вотчин.

Глубина украинской проблематики такова, что надеяться решить её “пакетом реформ”, который ограничивается законодательными новшествами, экономическими коррекциями, сменой топ-менеджмента и “борьбой с коррупцией” — более чем наивно. (И эта наивность, в случае воинствующего упорства в продвижении плодов невежества, будет такой же преступной по последствиям, как и “рыночные реформы” советской “перестройки”.) Тем более, надеясь на реформаторские рецепты прошлого века, которые в большинстве случаев сводились к методам “шоковой терапии”. В украинском случае “терапия” затянулась на четверть века, привела к тотальной коррозии государственного механизма и к 2014-ому году поставила государство на грань гибели.

Впрочем, есть куда более серьёзные факторы, которые не оставляют украинскому государству иного выбора, кроме “модернизуйся или умри”. Из них наиболее критичные три:

• Начиная с весны 2014-го года мир начинает постепенно втягиваться в зону кризисного развития. “Тучные времена” плавного устойчивого роста “по шаблонам” закончились. В ближайшее десятилетие (как минимум) мир и нас ожидает нарастающая геополитическая и региональная турбулентность, высокая степень неопределённости. Украина в текущем состоянии (или даже будь она в идеальном состоянии благополучного европейского “государства-хуторка” — образца для “реформ”) абсолютно не готова к “идеальному шторму”, не говоря о способности ему противостоять и при этом держать собственный курс.
• Прошедшие 15 лет характеризуются экспоненциальным ростом динамики цивилизационных и сложности економических, политических, информационных и др. процессов (“пердсингулярный разгон”). Это означает, что опыт, инструменты, методы, архитектура и парадигмы управления прошлого века безвозвратно устарели. Их системная сложность неадекватна текущей сложности современного мира. В такой ситуации, как минимум, бессмысленно брать за образец реформирования морально-устаревшие конструкции прошлого (доцифрового) мира и тем более легкомысленно полагаться на бессильные инструменты и методы. Конница бесполезна против авиации.
• Государственная бюрократическая архитектура, которая до сих пор реализует процессинг государственных деловых транзакций, спроектирована около ста лет назад в парадигме “неприступной крепости”. В то время как текущие вызовы требуют парадигмы “ковчега” (при том, что не для “потопа”, а для “космической катастрофы”).

Украинское государство (впрочем, не только украинское) требует глубоких комплексных структурно-трансформационных изменений, которые находятся за рамками возможностей традиционных законодательных и/или административных коррекций. Шанс выжить для Украины в будущем будет определяться не наличием “проверенных временем” способов “реформирования”, а способностью находить и применять инновационные подходы к решению задач модернизации.

Ближайшие годы (а возможно и десятилетия) потребуют от государства, с одной стороны, эффективной мобилизационной способности и адаптивности, с другой — высокой управляемости. В то время, как сегодняшнее [ UPD: осень 2014 ] его состояние не соответсвует этим требованиям даже в первом гипотетическом приближении (один из ярких симптомов — многомесячная эпопея с неспособностью организации ставки главнокомандующего и введения правовых режимов, соответствующих реальной ситуации — военному вторжению РФ в Украину).

Тема управляемости (достижение требуемого её качества) заслуживает отдельного и обширного рассмотрения, которое находится за пределами кейса. Однако, есть один вопрос, без проработки которого об управляемости, в любом виде и качестве, говорить бессмысленно. Это — аспект информированности. В данном случае имеется ввиду технологический аспект сбора и представления данных/информации, необходимых для принятия адекватных управленческих решений. (Очевидно, решения принимающиеся вслепую даже хорошими управленцами, неизбежно приводят драматическим последствиям.)

Действующие инструменты информирования о состоянии государственной системы (в целом), её изменениях, равно как и о состоянии “внешней среды” (условных конъюнктурных, экономических, дипломатических, информационных, военных, идеологических и пр. “пространств”), эти “инструменты” были спроектированы, в лучшем случае, в середине прошлого века и не удовлетворяют элементраным современным требованиям. Не говоря о том, что в основу “инструментов” положена “аналоговая парадигма”, которая даже при ИТ-“автоматизации” остаётся морально устаревшей в силу архаичной ограниченности самой парадигмы.

В СССР данные об экономической ситуации формировались на основании показателей отраслевой статистики и итоговых данных по сбору “заявок” отраслевыми министерствами (или другими уполномоченными ведомствами) на те или иные ресурсы/продукты в следующем экономическом периоде. Далее агентство государственного планирования (Госплан) составляло корректировки в выпуске той или иной продукции и её распределении — производственные планы и разнарядки. Совеская система не имела механизмов самобалансировки и саморегуляции (принятие управленческих решений без подключения “центра”) в принципе. После СССР механизм и инфраструктура консолидации данных (включая соответсвующие НИИ, которые занимались построением экономических моделей) были разрушены. Всё должен “регулировать рынок”. В наследство остались руины (в виде форм и методов) Министерства статистики, привязка к календарным периодам сбора/подведения отчётности, “школа” специалистов, и т.п. В процессе становления рыночной экономики под потребности новых условий подганялись те или иные выжившие элементы “советских руин”, но комплексная трансформация системы мониторинга (хотя бы экономического) состояния государства так и не произошла. Не говоря о научно-исследовательском направлении компьютерного моделирования экономики государства. Единственное исключение на общем фоне интеллектуальной научной разрухи — банковская система, которая консолидировала данные финансовых транзакций в национальном масштабе и мониторит итоговые показатели раз в сутки. Этому способствовало внедрение НБУ национальной системы электронных платежей в середине-конце 90-ых, полный разрыв с советским бюрократическо-банковским наследством, интеграция в международную банковскую систему, внедрение западных методик и практик.

Однако, даже если бы Украина в 90-ых провела полное реформирование национальной системы мониторинга показателей (сбора данных о состоянии экономики и деловых процессов) по западным образцам (например, по образцу США), и воплотила бы соответствующую методику в гипотетическую национальную систему отчётности, то к текущему моменту и эта система также морально бы устарела. И вот почему:

Во-первых, все методологические системы мониторинга/отчётности подразумевают структурно-стационарное состояние объекта мониторинга. Украина за всё время независимости и трёх лет не прибывала в “стационарном” состоянии и тем более не будет прибывать в нём в ближайшем будущем.

Во-вторых, практически все государственные деловые процессы гельментированы коррупционными интересами и мотивациями, цели которых являются доминирующими. Эти патологии искажают целевые функции и не учитываются в “моделях”, которые строятся собираемыми данными, и потому делают эти модели неадекватными. Но, реальность усугубляется тем, что существенная часть экономических процессов в принципе находятся в тени. Их признаки обнаруживаются косвенно, но сами эти процессы выпадают их мониторинга, даже на уровне финансово-банковской системы.

В-третьих — как уже упоминалось ранее, в ближайшие годы будет возрастать внешнеполитическая и внешнеэкономическая турбулентность, что рано или поздно приведёт к необходимости проводить структурные трансформации государства. Это придётся делать “по принуждению обстоятельств”, ибо упорство в отказе модернизации, аналогично управлению автомобилем с закрытыми глазами, неизбежно приведёт к кризису столкновения с “бетонной стеной реальности”. Однако, и сама модернизация требует мониторинга и управления. При этом методология и принципы такого мониторинга парадигмально отличаются от имеющихся так же, как парадигмально будет (и должна) отличаться будущая государственная система, которая сформируется в результате модернизации. (Много было бы пользы от мониторинга экономических процессов, происходивших в Украине в 90-ых, если бы он проводился в концепции и инструментами Госплана СССР из 60-ых?)

И, наконец, в-четвёртых — как уже неоднократно упоминалось, за прошедшие 10–15 лет лет кардинально изменилась динамика (и продолжает экспоненциально увеличиваться) информационных, финансовых, cargo- потоков, деловой, общественной и политической активности, инновационных трансформаций. Однако, изменения имеют не только количественный, но также качественный и структурный характер. В частности, так же потому, что существенная часть деловой и социальной активности (а в перспективе неизбежно и политической) перемещается в трансграничное цифровое пространство, которое традиционными государственными инструментами контролируется (и мониторится) или неэффективно, или в принципе для них “не видима”. Так же за пределами мониторинга находятся центры принятия общественных решений, которые играют ключевую роль в переключении режимов социальной, экономической и, неизбежно, политической активности.

О какой адекватности управленческих или реформаторских решений может идти речь при отмеченных обстоятельствах? В данном случае успешное реформирование невозможно, даже если за это возьмётся самый выдающийся деятель современности. Сегодня гением быть недостаточно, необходимо также иметь сообразные амбициям и поставленным целям инструменты. Впрочем, при наличии таких инструментов гением быть тоже не обязательно.

Стратегическая задача цифрового синдтикоса — создание иных инструментов управления, которые должны уничтожить и заменить как саму традиционную бюрократическую систему, так и связанную с ней культуру чиновничьей деятельности и традиции принятия управленческих решений. (Немного больше об этом в заключительной части.)

НЕСОВМЕСТИМОСТЬ ТРАДИЦИОННОГО БЮРОКРАТИЧЕСКОГО МЕХАНИЗМА С ИМПЕРАТИВАМИ МОДЕРНИЗАЦИИ

Надо понимать, что именно традиционная бюрократическая система (и как практика, и как культура) является благодатной средой, которая культивирует коррупцию, консервирует косность и обеспечивает привязанность к ветхим антимодернизационным практикам (“привязанность” в двух значения этого термина — рефлексивную, формирующую бюрократическую культуру, и корупционную, позволяющая привязывать к бюрократическим процессам коррупционные схемы).

Изначально, бюрократический механизм был спроектирован как система, основная целевая функция которой — обеспечение структурной и функциональной стабильности в работе государственного (или корпоративного) механизма. Т.е. целевой функцией бюрократической системы является сопротивление изменениям. В начале прошлого века внедрение канцеряской бюрократической парадигмы (с детерминацией центров ответственности, стандартизированной бумажной формализацией деловых процессов и коммуникацией “управляющих сигналов” по бюрократической иерархии) являлось технологическим достижением своего времени, без которого невозможно было осуществить (спроектировать и внедрить) проект индустриализации. Не говоря об управлении экономикой в режиме централизованного планирования. Более того, бюрократическая система СССР была идеально адаптирована (в качестве инструмента) под авторитарно-диктаторский стиль принятия/исполнения административных (идеологически обусловленных) решений. А значит, была изначально парадигмально несовместима с автономными и саморегулирующимися механизмами рыночных экономик, демократических политических систем и самоорганизацией местного управления.

Как было упомянуто при рассмотрении вопроса о системе информирования, ни в 90-ых, ни позже не было проведено никаких реформ, кардинально трансформирующих наследство СССР в форму, совместимую с новыми условиями. Аналогичная ситуация с бюрократической системой. Однако, на текущий момент требования времени, вызовы и императивы, стоящие перед государством, таковы, что оно требует адекватных, удовлетворяющих эти требования, инструментов. А это означает полную несовместимость “традиционных” бюрократических практик, методов обеспечения административных и стратегических решений, мониторинга состояния государства в целом и различных его экосистем (прежде всего финансово-экономической экосистемы, но далеко не только).

Время требует оперативных и адекватных возможностей для проведения прогнозного моделирования. При этом не только морально устаревшего классического моделирования “поступательного развития” (впрочем, Украина даже этого не имеет), но в большей степени — моделирования крэш-совместимости государства (как системы) с теми или иными кризисными режимами и условиями (внутренними и внешними), с которыми мы вынуждены будем столкнуться в ближайшем будущем.

В зонах криза (кризисного развития) поведение системы не имеет устойчивых функциональных характеристик и не может быть описано классическими инструментами моделирования, например, математического моделирования, опять же, например, с помощью систем дифференциальных уравнений и/или набора аппроксимирующих функций. Ибо моделируемые такими методами “закономерности” системы являются “стационарными” (эта стационарность определяется “историческим опытом” — набором доступных параметров, на основании которых подбиралась математическая модель). Условно говоря, продолжая контекст предшествующего примера, изменение внутреннего состояния стационарной системы описывается изменением переменных и параметров системы дифференциальных уравнений. В кризисном же развитии изменяется сама система дифференциальных уравнений (например, значительно увеличивается её порядок или становится неадекватной сама математическая модель). По этой причине сегодня разрушаются действующие модели экономических процессов, моделирующих те или иные класические экономические теории. Реальность становится сложнее “классических” представлений.

В структурно-трансформационном кризисе (как внутреннем, так и внешнем, тем более во время их совпадения) важны иные характеристики.

(1) Информированность. В данном случае речь идёт о более широком понимании термина, чем обсуждавшийся выше “мониторинг состояния”. Это понимание включает, с одной стороны, традиционное информирование о происходящем (и формализованное, и прецедентное). С другой — методологическое информирование. Это инвентаризация доступных ресурсов и компонент системы, их текущего состояния, понимание принципов их взаимодействия, способность их перекомпоновать с целью изменения тех или иных качеств и свойств системы (как ответ на вызов). (Эта вторая компонента отсутсвует в “поле зрения” украинского истеблишмента, как явление. И, собственно, единственная профессиональная страта, где естественным образом она может, не без усилий, сформироваться — это цифровые акторы.)

(2) Управляемость. Как и в случае с информированностью, речь идёт о значительно более широком понимании термина. Частично, в наиболее привычном понимании — это существенное качественное улучшение привычных механизмов государственного управления, сведение к минимуму управляющей инерционности и искажений. Однако, кроме прочего, речь так же идёт о трансформационной управляемости — способности компонент системы (“центров ответсвенности”, “бюрократических узлов”, “ресурсов” и т.п.) целенаправленно перекомпоновываться в новые госорганизационные архитектуры и т.п.

(3) Адаптивность. “Механически” (и хрестоматийно) адаптивность напрямую зависит от информированности и управляемости. Традиционное значение термина подразумевает способность приспосабливаться к изменяющимся условиям. Однако, как и в предыдущих пунктах, в данном случае смысловая наполненность термина расширена специфическими императивами кризисного развития. Таким специфическим актом адаптации может быть условно быстрое комплексное избавление бюрократического процессинга в государственном масштабе от коррупционных инвазий. При этом не допустив саботажа и дезорганизации. Если будет создан соответсвующий инструментарий, который позволит за условных три дня перекомпоновать архитектуру, переналадить характер и наполнение бюрократических деловых процессов, переконфигурировать центры ответсвенности (и избавиться при этом от избыточных), то в дальнейшем этот инструментарий может использоваться неоднократно (и/или периодически), как с целью оптимизации работы системы, так и в качестве адаптации к иным “режимам” в которые входит государство в целом. Например, быстрому переходу из “нормального” состояния в какой либо из “чрезвычайных режимов” (в тот же режим военного положения). Также адаптивность подразумевает изменение характера рефлексий на внешние (и внутренние) вызовы, ввод в действие тех или иных тактик (и/или стратегий) реагирования, а значит переналадка системы под требуемый характер реакций (независимо, требуется ли для этого параметрическая или структурная переналадка).

Известным историческим примером адаптации государства к чрезвычайным условиям (абстрагируясь от личностных качеств политического руководства и идеологических вопросов) является комплексная мобилизация в СССР во второй половине 1941-го года, включающая всеобщую переориентацию промышленности на выпуск военной продукции, массовую эвакуацию предприятий в тыл и создание там новых, интенсификацию научных и технологических исследований военной направленности, общую координацию и логистику всего этого процесса, т.п. Модернизация Украины требует приблизительно аналогичной по масштабности, но значительно более эффективной, выверенной, технологичной и щадящей для украинцев “модернизационной мобилизации”.

Важно понимать, что модернизация государства в организационном плане — это временный (5, максимум 10 лет) период “чрезвычайного режима”, значительно более близкий по характеру решаемых задач и модели управления к “военной мобилизации”, чем к тому, что сейчас принято подразумевать под словом “реформы”.

Соответсвенно, если возвращаться к стереотипным понятиям, на этапе модернизации (точнее, до активной фазы этого этапа) “автоматизироваться” должна не текущая деятельность, а сам процесс изменений. (Естественно, это в принципе не автоматизация, а создание инновационной инструментальной платформы для адаптивной цифровой системы обеспечения государственного управления.)

Фактически все годы независимости, вплоть до настоящего момента “компьютеризация” (“автоматизация”, “е-гов”, “дигитализация”) государственных структур проводилась фрагментарно, спорадически и бессистемно (“рыночно”), как правило, ограничиваясь “потребностями” отдельных ведомств, а то и отдельных департаментов (в каждом из которых, например, устанавливались “своя” канцелярия, документооборот, информирование и пр. АРМы различных разрабочиков/системных интеграторов) и “компьютеризировала” имеющийся процессинг. Для государства, которое претендует на своё место в будущем, подобное состояние дел недопустимо. Государственная экосистема, как и любой социотехногенный комплекс, должна выстраиваться как единый, гармоничный и целостный комплекс, сверху вниз. (Учавствовать в создании этого комплекса могут различные коммерческие подрядчики, но проектировать, управлять имплементацией, координировать и в дальнейшем сопровождать эту систему может только один субъект с соответствующими полномочиями.) Только в этом случае может быть проведена быстрая и эффективная модернизация всей системы.

Inception (вместо заключения)

В предсигнгулярном мире профессия “чиновника”, в привычном нам сегодняшнем наборе функциональных обязанностей, ролей и статусов, умрёт и будет замещена функционалом “оператора” деловых процессов. Стратегическая задача цифрового Синдикоса — имплементация модельной системы государственного управления и конструирование соответствующих интерфейсов “оперирования” центрами ответственности и центрами принятия решений, которые ещё будут требовать компетентного человеческого участия (как в центре так и в регионах). Целью является создание гиперадекватной цифровой симуляционной Модели государства, которая в режиме реального времени (или максимально приближенном к реальному времени) отражает фактическое “состояние дел” в государстве. При этом Модель может представлять различные отраслевые, категоризационные, структурные и предметные срезы и декомпозироваться до состояния исходных “объектов”. Её свойством будет возможность исследования будущих состояний (моделирование развития по тем или иным сценариям, в том или ином наборе условий, выявление деструктивных тенденций, зарождение проблемных зон, т.п.).

МОДЕЛЬ — ИНОЙ ОБРАЗ ВОСПРИТИЯ ГОСУДАРСТВЕНОЙ ОБЩНОСТИ

Модель — технологический эквивалент реальности, создаваемый с целью оптимального взаимодействия и эффективного изменения этой реальности. Модель не только должна иметь средства отображения процессов в рамках стационарностей, но сопровождать процесс реконфигурации одних стационарностей в другие (в том числе эволюционных реконфигураций со значительным повышением степени их системных сложностей).

Если говорить “проще”, Модель — технологический комплекс (включающий весь арсенал передовых инструментов цифрового оперирования знаниями, организованностями, функциональностями и прогнозированием), который должен обеспечить три режима функционирования государства. Первый, “Штатный” — его задача обеспечить оптимальную (с позиции критериев общего блага и солидарных государственных интересов) траекторию устойчивого (экономического) развития государства. Второй, “Чрезвычайный” — обеспечивающий эффективное реагирование (координацию, мобилизацию, оптимизацию ресурсов, т.п.) на чрезвычайные ситуации внутреннего и внешнего характера. Третий, “Трансформационный” — поддерживающий глубокие структурные и качественные трансформации (в т.ч. модернизации и “переходы”). Очевидно, для реализации всего класса задач, связанных с упомянутыми режимами, и в отличии от классических моделей, технологический комплекс должен инструментально-методологически охватывать не только прикладные предметные области, но также “эко-” и “мета-” уровни. Гиперадекватность Модели означает то, что она же является элементом “базы знаний” в технологической системе управления государством.

За рамки кейса вынесена техническая детализация, вопросы подготовительного и имплементационного этапов создания Модели и связанных с этим мероприятий (включая решение политических задач). А также широкий круг дополнительных вопросов, начиная с конкретизации природы зависимости между ментальной конституцией современников и цифровыми технологиями (куда уходят корни феномена сингуляров), заканчивая религиозными трансформациями и неизбежным глобальными последствиями успешной имплементации “стартапа Украины”, чьи технологические и инновационные социально-политические решения могут быть масштабированы в архитектуру инновационных надгосударственных объединений, альтернативных “элитарным” действующим. Однако, есть замечание, которое имеет смысл упомянуть в контексте проекта Модели.

На протяжении всего периода “автоматизаций” и реализаций (скорее — деклараций реализаций) “e-gov-проектов” вплоть до 2014 г. большинство усилий “инноваторов” (особенно политизированных усилий) направлялось на создание массовых сервисов государственных услуг (условно говоря, замену получения бумажных справок, изготовлением электронных, замену бумажной отчётности электронной, созданием “электронных кабинетов” как альтернативы чиновничьих и бюрократических “окон” и т.п.). Вне сомнения, массовые сервисы — важный аспект национального бытия и качественно реализованные “е-удобства” приятны. Однако, столь же стратегически бесполезны. Зачем делать бюрократические справки “цифровыми”, если цифровая архитектура парадигмально отменяет необходимость в каких либо “справках” и всех прочих традиционных бумажных документах? Зачем предпринимателям (включая индивидуальных) нести издержки на бухгалтерию (бухгалтеров), налоговую и пр. отчётность (включая “электронную”), если государство может предоставлять “бухгалтерское сопровождение” бизнесу “как сервис”, в том числе на платформе своего технологического “облака”? Зачем “автоматизировать” таможенные декларации (которые и в цифровом виде остаются таким же поводом для коррупционных отношений), если аналог таможенной пошлины может быть привязан к конкретному товарному “итему” и может выплачиваться в любой момент исполнения сделки, начиная со стадии оплаты контракта и заканчивая моментом продажи товара в магазине, минуя “таможенные склады” и “растаможку”? При этом процедурно со всей тарифной, учётной, а возможно и транспортной, логистикой государство (оператор инфраструктуры) разберётся самостоятельно (стремясь минимизировать издержки предпринимателя), а предпринимателю останется только “заэпрувить” (подписать) соответсвующие финансовые транзакции и сконфигурировать маршруты и график доставок товаров своим потребителям/контрагентам. Это именно то, что должно делать государство в парадигме обслуживания потребностей граждан и бизнеса, обеспечения равных прав, возможностей и справедливости. Именно для этого платятся налоги. И т.д. (Упоминание здесь тех или иных инновационных вариантов “госуслуг” не являются отвлечённой фантазией. На самом деле иные формы и варианты бизнес-процессов проектируются в режиме профессионального системного анализа предметных областей и реконструируются, исходя из поставленных целей, сформулированных задач и обозначенного набора критериев. Проблемой являются не поиск инновационных решений, и не сами решения, а намерение их реализации и наличие необходимой для этого политической воли.)

Как было указано во вступительной части, конструктуивный инновационный потенциал цифровых технологий (и цифровой экосистемы) многократно превышает все возможные эффекты от автоматизации существующего порядка вещей. Механистическая “автоматизация”, несмотря на кажущуюся инновационность и некоторые улучшения, не только бесполезна стратегически, но и несёт существенные риски. Прежде всего потому, что, опять же, в исполнении и “в руках” архаиров цифровая экосистема и её инструменты неизменно превращаются в инфраструктуру цифрового концлагеря, инструменты которого неизбежно попадут в руки коррумпированного истеблишмента (не говоря о врагах). Выйти за рамки парадигмы “автоматизации” архаирам крайне затруднительно. По-этому, цифровая инфраструктура, базы данных, программные системы и т.д. (т.е. цифровая экосистема), должны находиться под “попечительством” отдельного общественного (не государственного) института “цифровых опекунов”. (Прототипом такого института на финальном этапе модернизации должен стать Синдикос.) А проводить масштабную цифровую модернизацию без контроля рисков (т.е. без независимого “опекунства”) не только не желательно, но и крайне опасно. Все эти обстоятельства составляют критический контекст предусловий модернизации, которые более важны чем собственно технологии.

Впрочем, даже при наличии технологий, но без существенного изменения парадигмы мышления активных (а также и вовлечённых) участников модернизации, она (модернизация) не может завершиться успехом (не говоря о последующем управляемом вхождении в предсингулярный уклад). Ибо когда речь идёт о появлении новых иных поколений технологий управления государством и иных поколений инструментов организации общественного уклада, то следует понимать, что иными в этих обстоятельствах являются не только технологии/инструменты, но и культура, и мировосприятие, и образ мышления.

АДЕКВАТНОСТЬ, ДОВЕРИЕ, ОТКРЫТОСТЬ, ТРАНСПАРЕНТНОСТЬ

Упомянутая выше цифровая Модель, как ключевой элемент будущей системы управления государством, в состоянии выполнить поставленные перед ней задачи только в случае её соответствия критическим характеристикам (требованиям гиперадекватности). Главная в ряду прочих таких характеристик — высокая степень соответствия отображаемых состояний “элементов системы” (в реальной жизни они соответствуют различным субъектам государственного и общественного организма) и оперативное отражение изменений состояний.

Как было упомянуто ранее, ключевая проблема в сегодняшней ситуации управления государством — полная неадекватность существующей “модели”, которая “находится” в качестве когнитивных фрагментов “в головах” различных специалистов и чиновников. При этом дело не только в организации взаимодействия этих специалистов и чиновников, носителей фрагментов “модели”. Ибо приблизиться к целостному восприятию “модели”, что необходимо для выработки адекватных управленческих решений, “носители” могут только в процессе совместной профессиональной деятельности. Однако, даже у таких “носителей” не может быть адекватного представления, если они лишены доступа к адекватным данным о состоянии дел в сфере своей компетенции (а ранее мы уже касались проблемы отчётности/информирования).

Адекватность “нашей” Модели требует высокой степени интеграции с эталонной системой и её “элементами”, т.е. с реальными субъектами общественных, экономических, политических, т.п. отношений.

Доминирующий сегодня патерн взаимодействия этих субъектов с окружающим миром (а значит другими его “элементами”) — “изоляция и оборона”. Этот патерн является производным от жизненной философии индустриально-комерсиализированной “эпохи” прошлого века, с его метанаративом “войны всех против всех”. Этот метанаратив довольно влиятелен в культуре и социальной организации западных стран (особенно в сфере бизнеса, где он концептуально закреплён институтом “свободного рынка” и “конкуренцией”). Тем не менее, даже там он не является доминирующим. С ним конкурируют традиции жизненной самоорганизации местных общин (муниципалитетов и коммун), социал-демократические концепты в политике и, остаточно, идеалы христианского братства. В Украине же “борьба всех со всеми” катализирована наследием “строительства коммунизма” (включая рассмотренную ранее “недонормальность”), правовым негилизмом, перманентной 75-тилетней гражданской войной и криминальным грабежом, бенефициары которого успешно ассимилировали мальтузианскую метафору “закона джунглей” в украинские реалии и прикрывают свой криминал идеологическим “жупелом” “конкуренции” и ”рыночной экономики”.

В функциональном измерении патерн “изоляции и обороны”, например, в формате коммуникаций украинского бизнес-субъекта с государством, проявляется в стремлении максимально закрыть “внутреннюю кухню” бизнеса от внешних глаз, в первую очередь “государственных глаз”, в стремлении сокрыть доходы (и прибыль), в стремлении уйти от налоговых издержек (смысл такого ухода зачастую выходит за рамки логики “налоговой оптимизации”), во враждебной рефлекторной реакции на любые инициативы и новшества со стороны государства, в коррупционном характере коммуникаций (явном или опосредованном) при взаимодействии с госфункционерами и чиновниками (в особенности если дело касается “проверок”, “санкций”, или же доступа к дефицитным госресурсам). Атрибут подобного состояния дел — двойная бухгалтерия, “конверты”, конверт-центры, наличные потоки и т.д. Характер отношения с государством гальванизирует маргинальное отношение к наёмным работникам, на игнорирование социальной ответсвенности, т.д. и т.п.

Парадигма гиперадекватности подразумевает степень интеграции субъекта коммерческой деятельности с технологическим ядром Модели, которая несовместима с текущей “культурой бизнеса” и нереализуема инструментарием “периодической отчётности”. В такой парадигме упомянутый субъект (любая компания, организация, ведомство, структура, все их активные ресурсы) не просто взаимодействует с Моделью. Она авляется её частью. Это “несущественное” “художественное” уточнение, отражает важное сущностное свойство Модели — она будет стремиться к сохранению жизнеспособности своих элементов. Что принципиально важно для выживания “в зоне кризисного развития” (речь идёт о выживании государства) и/или прохождение “чрезвычайных ситуации” (ЧП — чрезвычайного положения) с минимальными потерями (что возможно только при адекватной информированности о ситуации, доступных ресурсах, оперативных и грамотных управленческих решениях, скоординированных и эффективных действиях).

В сегодняшней парадигме “субъект коммерческой деятельности” в случае ввода режима ЧП (наступления кризиса, независимо от его природы и характера) предоставлен “сам себе” и вынужден самостоятельно решать задачу собственного выживания. Для огромного количества таких субъектов подобные кризисы заканчиваются драматически (а любой такой субъект — это люди). За этим следует лавинообразное нарастание кризисных последствий — экономических, социальных, политических. При наличии целевой функции “самосохранения” своих элементов, Модель реконфигурирует характер деловых процессов под ситуацию, задачи и потребности конкретного ЧП.

Например, есть ресторан в спальном районе со своими показателями рентабельности. В государстве (городе или регионе) вводится военное положение, устанавливается комендантский час, контроль за продуктами первой необходимости и т.д. С одной стороны, ресторан оказывается без клиентов, некоторая часть персонала не имеет возможности доехать на работу или вернуться домой, выручка падает, через месяц нечем платить зарплаты оставшимся сотрудникам, нет возможности оплатить аренду, закупить продукты и т.д. В итоге заведение закрывается, сотрудники остаются без работы. Владельцы без бизнеса.

С другой стороны, в ситуации ограничений в местах компактного проживания государство вынуждено организовывать локальную доставку продуктов и локальные пункты питания (бесплатного или регламентируемого) для жителей (или некоторых их категорий). Ресторан имеет необходимое для этого оборудование, персонал и логистику и является естественным кандидатом на “гражданскую мобилизацию” (временную национализацию) ресурсов. В подобной мобилизации нет ничего необычного. Эти процедуры могут выполняться вручную чиновниками “военных администраций” и они в конечном итоге “справляются” с задачей. Вопрос только во времени, прочих сопровождающих издержках, а значит в конечном итоге — цене мобилизации (которая измеряется не только финансовыми показателями).

Модель имеет консолидированные данные не только по деятельности конкретного ресторана (пропускной способности зала, производительности кухни, логистических параметрах, финансовых показателях /хотя финансовые показатели в рассматриваемой ситуации вторичны/), но и в состоянии определить, кто из местных жителей скорее всего останется без работы, как это отразится на общем состоянии домохозяйств, кто и в каких из этих домохозяйств попадают в социально-уязвимые категории, которые будут требовать прямой государственной поддержки. На основании общей картины и опираясь на имеющуюся гражданскую инфраструктуру и её ресурсы, Модель, опираясь на эти ресурсы, спроектирует мобилизационную инфраструктуру и предложит протокол её запуска (собственно, мобилизацию). Фактически перевести деятельность нашего ресторана из “гражданского” режима в “чрезвычайный” возможно за сутки (с учётом того, что соответсвующие мобилизационные протоколы, циркуляры и предписания могут быть получены за несколько дней до), а устранить “шероховатости”, отладить процесс и выйти на рабочий режим максимум за несколько суток. Более того, на мобилизационную сетку может (на самом деле — должна) быть наложена сетка “чрезвычайной” финансовой системы, через которую будет осуществляться прямое государственное субсидирование “мобилизованного” субъекта. Кроме того, детализация процесса мобилизации не является для Модели ограничением и проблемой (в конечном итоге мобилизационное предписание может касаться каждого конкретного гражданина государства и каждой семьи/домохозяйства).

Однако, важность не только в качестве и скорости имплементации “чрезвычайного режима”. А в способности возвратиться из режима ЧП в “нормальное” состояние с минимумом издержек. Модель обеспечивает сохранение актуальности всех атрибутов деятельности ресторана, из нашего примера (хотя при ЧП активы ресторана фактически национализированы, тем не менее сохраняются атрибуты, касающиеся собственности, банковские счета, штатное расписание персонала, контрагенты, которые также мобилизованы, но Модель стремится обеспечить их сохранность как субъекта в “нормальной жизни”).

(Субъективизирующие формулировки “модель стремится”, “модель учитывает”, “модель обеспечивает” и т.д. являются художественным оборотом, применяемым для простоты изложения. На самом деле, безусловно, никакая компьютерная система, включая ИИ, не может принимать решения самостоятельно и директивно “требовать” их исполнения. На самом деле Модель — это инструмент, который повышает эффективность и качество управленческих решений “чиновников-операторов”, обслуживающих те или иные центры ответсвенности в жизнедеятельности общества/государства/териториальной общины/пр.

Также представленный пример не стоит рассматривать как “художественную иллюстрацию”. Это фрагмент постановки задачи к описанию “технического задания” Модели. Техническая реализация проиллюстрированного функционала, масштабированного до уровня государства, сегодня, в принципе, не представляет собой инженерную проблему. Проблема в людях и устаревшей “операционной прошивке” их сознания.)

Очевидно, повторяя ранее сказанное, требуемая степень интегрированности субъектов с Моделью не может быть обеспечена на уровне традиционной отчётности. Более того, на уровне действующей парадигмы взаимодействия бизнеса (и прочих субъектов деятельности) с государством это также в принципе невозможно.

Впрочем, в действительности, дело не в парадигме взаимодействия бизнеса с государством, а в парадигме самого государства. Это архаирская парадигма. На уровне установок этой парадигмы (в особенности сдобренных постсоветскими традициями) от государства надлежит прятаться. Сингулярная парадигма кардинально иная. Она инверсирует архаирские ценности и установки. В частности, выхолащивает смысл таких понятий как “коммерческая тайна”, “банковская тайна”, “личная” и “персональная” информация, т.п. Какова истинная ценность этих дутых “ценностей”,

Одной из высших ценностей предсингулярного мира будет ценность транспарентности. Ибо тем у кого намерения чисты в кругу таких же как они скрывать нечего. И за этой максимой стоит понимание истины о том, что удовлетворение солидарных интересов выгодно каждому. Эта выгода тем выше, чем оптимальней сбалансированы общие интересы (в рамках критериев развития и технологического прогресса). Оптимальность же достигается тесным взаимодействием и учётом наиболее широкого спектра потребностей и характеристик. В бытовых категориях это выражается в принципе открытости.

Даже в нецифровых категориях понятно, что проговоренные и детально взаимно-проанализированные риски “конфликта интересов” повышают конструктивную эффективность делового сотрудничества. В то время как, эгоцентризм, скрытность и подозрительность (чаще всего связанная с проецированием собственных качеств на окружающих), приводят страхам, фобиям и параноям, гиперболизации рисков и, в конечном итоге, потере шансов и возможностей.

Взаимодействие двух “открытых” друг-другу, тесно интегрированных и координирующихся субъектов, артикулировавших (и учитывающих) взаимные интересы, будет по определению более эффективным и продуктивным, чем взаимодействие аналогичных субъектов, но “социопатов”. Вопрос здесь не в идеологии и не в чьих-то предпочтениях, а в том, что транспарентность и стремление к более тесной интеграции взаимодействия (рабочих коммуникаций) — её естественное свойство. Раскрытие потенций этого свойства обеспечивает максимальную эффективность процессов и, как следствие, экономических выгод и конкурентных преимуществ. Противодействие — снижает еффективность.

Цифровой мир создаёт экосистему сетевых структур политической власти (пока что проявленных только в интеллектуальных воображениях немногих визионеров), “параллельных” традиционным элитарно-иерархическим. Однако, следует понимать ключевой принцип сетевой политической архитектуры — она может работать только полагаясь на феномен доверия участников “сети” друг к другу (собственно, граждан государства нового цивилизационного уклада). Естественно, “доверие” в цифровой экосистеме будет соответствующим образом технологизировано (опять же, инструментарий этой технологизации находится за пределом стереотипных представлений и “традиционных решений”). Но вне зависимости от степени технологизации, ключевым аспектом доверия есть и будет оставаться принцип открытости. Чем больше информации о себе публикует реальная персоналия, чем более целостная и последовательная она хронологически, чем больше переплетена реальными социальными связями/реакциями с такими же “открытыми” персоналиями, чем выше целостность и непротиворечивость этих данных, чем активнее динамика отражения реально текущей жизни в цифровом мире и т.д. тем выше степень доверия к персоне и её цифровой ипостаси. Никакая “копия паспорта” и/или цифровой государственный сертификат подтверждения личности не сможет конкурировать по степени доверия с “индексом” цифровой транспарентности. Естественно, речь здесь идёт исключительно о добровольной и осознанной цифровой активности. (Впрочем, любая персоналия, тем более с высокой плотностью социальных связей, будет иметь “цифровое облако” связанных с ней цифровых мнений других лиц. Это, де факто, формирует репутационный рейтинг персоны. Однако, раскрытие темы цифровой репутации выходит за рамки кейса.)

Криминальную, противоправную и злонамеренную деятельность всегда сопровождает тайна, имитация и подлог. Естественная стремление таких — скрывать свою деятельность в “темноте” и “тумане”. Повышение индекса транспарентности естественным образом и фундаментально будет уничтожать “области тьмы” и “рассеивать туманы”. Подмена или создание фейковых личностей (с необходимой степенью транспарентности), ведение фейковой “текущей активности” будет очень дорогой и сложной в техническом исполнении задачей. (По этой причине архаирам после осознания тенденсций происходящего стратегически важно будет сохранить “затуманенные пространства” и “области тени”, не допуская распространение культуры персональной транспарентности в цифровом мире — что бы в толпе “анонимов” и “ценителей приватности” скрывать свои “тёмные дела” и “тишину”, которую, как известно, любят грязные деньги.)

(Вероятнее всего подспорьем в деле сохранения “теней” и “тумана” станут хорошо отработанные инструменты техник “войны всех против всех”. Начиная с разгона пропагандистских нарративов, откровенного вранья, культивирование рефлекторного страха в отношении цифрового мира, т.п. и заканчивая “старыми добрыми” мракобесными апокалипсическими истериками /из разряда “печати зверя” и “всеобщего рабства”/. Очевидно, по мере осознания ретроградными архаирскими элитами угроз их статусу, проистекающих от цифрового мира в преддверии сингулярности, атаки на лидеров ИТ-отрасли будут нарастать, а статус глобального наднационального технологического института сети Интернет будет подвергаться компроментации и деструкции. Очевидно, принципиальной здесь будет оставаться позиция США и их возможности продвигать ценности глобализации в ближайшем будущем, оставаясь при этом драйвером инновационной активности.)

Тем не менее, вне зависимости от попыток архаиров, субкультура транспарентности будет развиваться и прогрессировать по мере дальнейшего становления цифровой экосистемы. Никто не может заставить человека предоставлять/публиковать данные о себе — это его личный добровольный выбор. Однако, в массовом сознании сингуляров одной из ключевых будет установка: “Если кто-то скрывает информацию о себе, значит ему есть что скрывать”. Сам же человек, отвергающий принцип цифровой транспарентности, должен будет понимать, что его образ поведения совпадает с образом поведения, характерным для социопатического и/или лиц криминального типа.

Украинская модернизация оказывается на самом сложном изначальном этапе “слома парадигм”. И, как неоднократно констатировалось, её итоговая успешность зависит от способности реализовать этот слом. Доверие и цифровая транспарентность являются предусловиями достижения гиперадекватности Модели и могут быть реализованы только при высокой степени доверия к субъекту, оперирующему Моделью. На начальном этапе это может (должен?) быть упомянутый профессионально-общественный институт (Синдикос), на последующих — государство. Однако, если мы говорим о доверии к общественному институту, то на самом деле речь идёт о доверии друг к другу. А значит, речь идёт о субкультуре, которая должна появиться и в последующем развиться в национальную культуру, сломав архаирские установки “войны все против всех” и наследственные совковые травмы. Культурологические трансформации происходят итерационно, в то время как технологические изменения — условно-линейно (по крайней мере на рассматриваемом отрезке исторического времени). Это означает, что педалирование технологических инноваций (гипотетически, например, если в течении нескольких месяцев кто-то разработает и внедрит в национальном масштабе Модель) без учёта гуманитарного фактора несёт риск “срыва крыши” и чревато крахом модернизационного проекта.

Именно по этому пути, неизбежно, будет следовать проект “модернизации”, если он будет иницирован в политической парадигме. Высокая динамика “коротких” политических циклов требует быстрых, “одношаговых” и “линейных” решений. Что чревато крахом модернизации, поскольку единственный институт, который в национальном поле может оперировать “длинными” трансполитическими стратегиями — это украинский олигархический картель. Очевидно, изменение ситуации может быть достигнуто только при “появлении” конкурирующего этому картелю и, как минимум, не уступающего ему по критическим ресурсам института (включая интеллектуальные, медийные, мотивационные, культурологические, этические и прочие ресурсы из категории “мягкой силы”), тема которого собственно и рассматривается настоящим кейсом.

ОБЪЕКТИВИЗАЦИЯ НООСФЕРЫ КАК ЦИФРОВОГО ФЕНОМЕНА

В начале раздела упоминалось, что в рамках кейса не будут затрагиваться философские, религиозные и другие аспекты развивающейся ситуации (предсингулярной трансформации). Однако, есть одно обстоятельство, которое нельзя не упомянуть (хотя бы сжато). Оно касается сущности и места цифровой экосистемы в человеческой цивилизации в сингулярной и постсингулярной парадигме мировосприятия. Без пониманя этого обстоятельства всё изложенное выше может быть воспринято в качестве вариации сухих техноутопических фантазий. В то время как речь идёт об этапе “взросления” планетарной человеческой цивилизации. Взросления мировоззренческого, ментального и, в том числе, технологического (а так же о месте и роли в этом процессе Украины, если она сможет реализовать рассматриваемые возможности).

В постсоветском интеллектуальном сообществе прошедшие десятилетия была популярна метафора “ноосферы”. Ни В.Вернадский, ни П. Тейяр де Шарден, считающиеся пионерами в использовании этой метафоры (и, фактически, введшие её в интеллектуальный оборот в начале прошлого века) не раскрыли целостного концепта её сущности и не дали исчерпывающего определения. В связи с чем она применялась как довольно абстрактное понятие, с различным содержательным наполнением (в зависимости от специализации и увлечений конкретного интерпретатора), начиная с использования в качестве синонима “антропосферы” и/или “гибрида” “геосферы” с “антропосферой” и заканчивая наполнением её разного рода метафизическими и религиозными смыслами.

Между тем компьютер был создан по “образу и подобию” человеческого разума (как представляли себе основоположники кибернетики) и в такой же мере служит чистым инструментом этого разума, в какой молоток и лопата служит инструментом для человеческих рук. Общеизвестна роль и значимость физических инструментов, повышающих производительность и качество труда, эффективность войны и охоты, совершенствовавших строительное искусство, расширявших транспортные возможности и, в итоге, сыгравших принципиальную роль в развитии архаичной человеческой цивилизации. Вооружение человеческого разума своим специфическим, ориентированным на его потребности и свойства, инструментом неизбежно приведёт к куда более потрясающим и кардинальным изменениям, в сравнении с эволюцией физических орудий труда. В качественном же измерении это событие сопоставимое со значением появления письменности. В настоящий момент мы живём в период “разогрева двигателя” всех этих изменений, но уже можем наблюдать колоссальный трансформационный потенциал цифровых изменений.

Объединение компьютеров в сеть и уход от продуктов-репликантов шаблонированных аналоговых практик (“электронной почты”, “хранилищ и папок”, “индексации”, статичной “книжной” организации сайтов и т.п.) создало инструментальную возможность этим разумам динамически взаимодействовать. На сегодняшний день цифровая экосистема (“цифросфера”) — это среда и одновременно инструмент объективации множества процессов и продуктов коллективного взаимодействия разумов (в особенности в части создания и имплементации нового, творческого созидания, инновационного проектирования, рождения новых идей, т.п.). Также как гео- и биосферы являются средой и экосистемой обитания физического тела, так же “цифросфера” представляет собой коллективную среду “обитания” наших интеллектов. Как уже упоминалось ранее, цифровая составляющая нашей жизни будет продолжать расти количественно и качественно, в ущерб традиционным и “физическим” практикам.

Не сложно заметить, что в буквальном понимании (по этимологии) термина, “ноосфера” — это и есть то, чем наполнен “цифровой мир”.

Сегодня “ноосфера” перестала быть просто метафорой. Ноосфера стала объективным явлением, воплощенным в глобальную экосистему цифрового мира, с телекоммуникационной сетью Интернет в фундаменте. Безусловно, могут и далее продолжать существовать разнообразные “широкие” метафорические интерпретации в различных “кружках по интересам” (включая академические), но при этом уже явлена сущность, наполнение которой (а при допустимом упрощении — и она сама) представляют собой Ноосферу буквально. В частности, читая настоящий текст, и тем более реагируя на него, мы непосредственно взаимодействуем с этой вооплощённой Ноосферой.

Хотим мы того или нет, но большинство констатаций, теорий, интерпретаций, контекстов и смыслов, которые закладывались различными интеллектуалами в понятие Ноосферы (включая философские, метафизические, сакральные, т.д.), сегодня консолидируются и наследуются конкретным объектом. А поскольку абстракция (о которой было много всего намысленно и сказано) материализовалась в объект, теперь наступает очередь этим объектом оперировать, взаимодействовать с ним (или в нём) и сосуществовать. Т.е. сегодня Ноосфера является категорией объективной и технологической.

В рамках “организмической” аналогии принято проводить параллели между обществами/нациями/цивилизациями и, в данном случае, человечеством, и живым организмом, применяя образно- художественные аналогии к описанию свойств (или иных характеристик) общественных формаций. (Например, государство неспособное к осмыслению и выработке адекватной политики определяют как “безголовое”, неспособное к быстрым реакциям — ”пассивное”, “безвольное”, т.п.). Однако, в системологии “организмическая аналогия” обретает онтологический фундамент, когда “художественные” констатации с большой степенью адекватности интерпретируются в термины общей теории систем (ибо в этих терминах “организм” есть система). Если воспользоваться такой аналогией в отношении человечества (как антропологической общности планетарного уровня), то в отношении цифровой экосистемы напрашивается параллель с формированием неокортекса человека. Ещё век назад человечество не являлось “единым организмом” и его можно было сравнить со стадом (множеством эгоцентрированных в отношении друг к другу животных). В конце XIX-го века (начале XX-го) начался процесс объединения этого “стада”, а затем обозначились попытки придать его “движению” в эволюционно-историческом пространстве какой-то направленный характер. Появился институт “сообщества наций”, позже воплотившийся в ООН. Во второй половине прошлого века прошел процесс глобализации на основании примата глобальной торговли. Так “стадо” постепенно трансформировалось в некую “колонию” “существ”, фактически приближающуюся к состоянию единого организма. “Едиными” элементами у этого “организма” есть “обмен веществ” (товарно-финансовый) и некоторые рефлекторные “вегетативные функции” (международные принципы, порядок и право).

Интернет — явление глобальное и наднациональное. Его целевая функция (по состоянию на конец 90-ых прошлого века) — сшивать “организм” человечества, делая его единым. В силу своей природы, он (частично, совместно с прочими коммуникативными технологиями) формировал в этом “организме” “нервную систему”. Сегодня ни понятие “сеть”, ни даже более ёмкое “Интернет” не охватывают всю полноту феномена “Цифрового мира”. В едином “организме” человечества “цифровой мир” представляет собой подобие биохимической инфраструктуры высших отделов (хотя и в зачаточном состоянии) “головного мозга” этого организма. Функцию нейронов упомянутого “мозга” выполняют разумы людей, вовлечённые в гомеостаз “цифрового мира”. Большинство из этих “нейронов” ещё не сформированы и слабоактивны, а сам “мозг” на стадии “грудного ребёнка”.

Важно понимать два ключевых момента. (1) “Мозг” продолжает развиваться структурно, количественно и качественно (т.е. “расти”). Это развитие сонаправлено и взаимосвязано с приближением к сингулярности. (2) “Биохимический гомеостаз” “мозга” (в совокупности дигитально-взаимодействующих “нейронов”) не является его предназначением (как метаболизм нашего организма не является нашим предназначением). Его предназначение — саоосознание своей субъектности и осмысленная деятельность всего “организма” (в парадигме единого субъекта). Т.е. заимствуя другие популярные метафоры, цель и смысл “мозга” — формирование и, в конечном итоге, явление “планетарного сознания”. И, видимо, многие из ныне живущих станут свидетелями этого потрясающего феномена.

В художественных и “традиционных” аналогиях сущность феномена, к которому мы приближаемся как цивилизация, аналогично мифическому “перерождению” или “посвящению”, за которым следует “расширение сознания”, подавление “рефлексов ящеров” (примата эгоцентричного восприятия мира, который до сих пор доминирует в коллективном сознании национальностей, сообществ, наций и криминальных типов) и, как следствие, мировоззренческая трансформация, за которой раскрываются новые возможности и расширяются горизонты…

Обозначенные параллели и образные аналогии довольно точны. Но раскрытие их методологической (и, тем более, проектной) интерпретации находятся за рамками кейса (хотя некоторые штрихи были обозначены ранее). Достаточно общего понимания цивилизационной важности текущего исторического момента. А также понимания важности и ключевой роли “цифрового мира” в развивающихся процессах.

Но важно иметь ввиду следующее.

Во-первых, с позиции системы ценностей эволюционировавшего человечества, обладающего планетарным сознанием (которое, собственно, и сформирует эти ценности), препятствие процессу приближения сингулярности, агрессивное ретроградство, попытки “повернуть историю вспять” (“консервативные революции”, “возвращение к традиционным ценностям”, агрессивное сопротивление архаирских элит прогрессу и т.п.) является преступлением в самом полном смысле этого слова. Соответсвенно, не меньшим преступлением против будущего человечества и цивилизации (если не большим) являются попытки разрушения глобальной связности Интернет-сети, нарезание его на “национальные кластеры”, “суверенизация” и т.п. деструкция статуса наднационального института. В этой связи необходимым будет появление общественного наднационального института “хранителей цифрового порога”, задачей которых будет пресечение попыток (на национальном или наднациональном уровнях) нарушения целостности цифровой экосистемы и пресечение угроз её целевым функциям.

Во-вторых, ключ к тайне технологических и когнитивных решений, которые “прокачают” “мозг” человечества, сформировав требуемые связи между “нейронами”, создав в нём понятийные, деятельные и волевые кластеры, актуализация которых в требуемый момент приведёт к запуску феномена “самоосознания” (он же “сингулярность” в интерпретации Cybhelion) лежит в способности посмотреть на текущие реалии с позиции и глазами человека будущего постсингулярного мира и спрогнозировать те его потребности, фундамент которых может быть заложен сегодня.

В-третьих, перевоплощение “цифрового мира” с ипостаси сосуда “Ноосферы” в феномен “Планетарного сознания” будет требовать “системообразующей единицы” — некой области, где всё изложенное будет реализовано локально в “стендовом режиме” и далее будет (в форме опыта, технологий, идей, концепций и опыта) масштабировано глобально. Ранее достаточно подробно было изложенно, почему в текущих обстоятельствах именно Украина является наиболее подходящим кандидатом на роль “проводника” в будущее. Не сложно представить влияние и статус государства в грядущем мире, которое откроет дорогу в будущее.

Дорогу эту осилит идущий. С мечом справедливости в руках.

Рабочая группа, спустя отпущенное на оценку перспектив проекта (следующего парадигме) Cybhelion время, в декабре 2014-го года ознакомила заинтересованные стороны с итогами своей работы.

Информация о заинтересованных сторонах, итогах оценок, прогнозах, дальнейших намерениях, а также информация о статусе проекта Cybhelion не могут быть разглашены.

[ Это полная версия кейса, включающая некоторые предварительные частичные публикации (например, от 19 сентября 2018 г. на Facebook) ]